И столь же виртуозно
он косячил и влипал в неприятности…
– Что случилось с
Томашем?! – логическую цепочку я достраиваю быстро, додумываю тревожную мысль, и
глаза от гнева сужаются сами.
– Тебе короткую
версию или длинную, как было изложено мне? – Любош предлагает издевательски.
Закидывает ногу на
ногу, а я подпираю кулаком щёку.
Соглашаюсь на
длинную.
Слушаю про очередные
злоключения, которые приводят к фатальным последствиям, обеспечивают
койко-местом в больнице и гипсом на ноге.
– Каких фильмов он
пересмотрел, решив выпрыгнуть из окна второго этажа без последствий? Кто сказал
ему, что кусты шиповника мягки для приземления?! Почему высшие силы решили
покарать этого нечестивца за блуд и прелюбодеяния именно сейчас?! – Любош
яростную тираду заканчивает драматично.
Надрывно.
Возводит взор к
белоснежному потолку, но… ответа высших сил не дожидается, получает лишь мой
приземленный вопрос:
– Кто пойдет вместо
него?
– Ну…
Кривляться Любош
прекращает быстро, перестает гримасничать и взгляд на меня косой и быстрый
бросает.
Виноватый взгляд.
И очень понятный.
– Квета, я знаю… –
он начинает, спотыкается, замолкает и снова заговаривает, – и я чувствую себя
свиньей, которая манипулирует, но…
– Я пойду.
– Что? – Любош
покачивается, сдёргивает торопливо очки и белоснежный платок-паше с тёмно-синей
каймой из кармана пиджака достаёт.
Протирает
старательно и без того чистые стёкла, щурится подслеповато и беззащитно.
И сердиться на друга
детства не выходит.
Выходит только
глубокий вдох.
И выдох.
– Вместо Томаша
пойду я. Не надо меня уговаривать.
– Но там ведь будут…
Будут.
Весь пражский
бомонд, что, конечно, давно всё знает, как и Любош. И будут спрашивать,
улыбаться в глаза и шептаться за спиной.
Как всегда.
Под луной всё также
ничего нового.
– У меня ощущение,
что я тебя вынуждаю, – Любош произносит с досадой.
А я насмешливо
фыркаю, не выдерживаю и смеюсь, поскольку выражение лица главного сатрапа,
садиста и редактора слишком комично.
– Любош, не брюзжи!
И не бойся, даже на чопорном вечере таких же зануд, как ты, я смогу
повеселиться и не умереть от скуки.
– Этого я, может, и
боюсь…
– Любош Мирки, ты – трус,
– я констатирую с сожалением и печалью, показываю по-детски язык в ответ на
сердитый и строгий взгляд.
– Крайнова… – Любош
Мирки прищуривается.