Шипит угрожающе, но
я только закатываю глаза, принимаю делано серьезный вид и заверяю со всей
искренностью, на которую только способна:
– Буду мила, тиха и
скромна. Скромно полюбуюсь шедеврами ювелирного дела, тихо возьму интервью и
мило улыбнусь всем на прощание.
– Надеюсь… – Любош
хмыкает недоверчиво, поддевает в отместку, – и верю, что не из полицейского
участка мне придется тебя вытаскивать в очередной раз.
– Всего-то два раза
было, – я, возводя очи горе, ворчу.
Перевожу тему.
Показываю наброски
лонгрида для сентябрьского номера. Отстаиваю отобранные нами с Павлом
фотографии, доказываю, увлекаясь.
Теряюсь во времени, и
в реальность я возвращаюсь только от хлопка по плечу и восторженного возгласа
Любоша над головой.
– Чёрт, Крайнова,
такая конфетка про захолустья и развалившиеся церкви! Представляю, что могло б
выйти, согласись ты на точки мира и…
– Любош… – я обрываю
его слишком быстро.
И карандаш
выскальзывает из ставших неловкими пальцев, стучит о стекло и к краю стола
катится. Появляются и исчезают чёрные вдавления букв на одной из сторон, и я
смотрю на них неотрывно, не пытаюсь остановить.
Слушаю.
Дыхание Любоша над
головой, враз наступившую тишину здесь и привычный неразборчивый гам там, за
стеной, где жизнь кипит всегда, не замирает в неловкости и пауз, слишком тяжёлых
и длинных, не имеет.
А я не имею привычку
при ком-то забираться в кресло с ногами, вить, как говорила в далеком детстве
мама, гнездо, поэтому ноги на пол я опускаю поспешно, пытаюсь нашарить туфли и
Любоша, что всё ещё нависает надо мной и упирается руками в стол с обеих сторон
от меня, не задеть.
Не сейчас, когда он
задел за живое.
– Я… – Любош начинает неуверенно, отстраняется
наконец.
Отходит.
И его отражение, что
поселяется в экране погасшего монитора, отворачивается к окну, сует руки в
карманы светлых брюк, и белоснежная рубашка на спине натягивается. Упрощает вид
главного редактора «Dandy», который без пиджака и жилета, брошенных в кресло, смотрится
совсем не солидно, грозно и претенциозно.
Скорее по-домашнему.
Как тогда, в самом
начале этого года на пороге моей кухни, когда люди праздновали в ресторанах, а
Старомнестская площадь ещё утопала в ярких огнях и веселье рождественской
ярмарки. Мы же стояли в темноте пустой квартиры, и Любош говорил.