– Ты жизнью наслаждаешься без оглядки на других, ты
забиваешь на любое мнение, кроме своего, ты никогда не утруждаешься подумать, к
чему может привести твоё вечное очередное веселье. Не думаешь о последствиях, о
чувствах близких. Тебе нравится считать себя безбашенный, хотя ты просто
безалаберная и безответственная эгоистка.
– Стрекоза, да? – она запрокидывает голову.
Не отстраняется, пусть между нами и остаётся не больше
сантиметра, припоминает Крылова с его баснями и мою давнюю характеристику ей.
И в глазах цвета северного сияния мелькает что-то
странное.
Непонятное, но понять я не успеваю, отвечаю:
– Да.
И пощёчину звонкую я получаю, а Ветка скользит ужом мне
под руку, выбегает из кабинета, сталкиваясь с кем-то в дверях.
– Ой, простите, я помешала… – кто-то лепечет растерянно.
Гремит и звенит чем-то.
И, досчитав до десяти, приходится обернуться.
Наткнуться на большие глаза оттенка горького шоколада. Застыть,
рассмотреть лицо сердечком, курносый нос и тёмные волосы, заплетённые в две
косы.
Признать с трудом Снегурочку.
– Меня Ник послал, – она говорит нерешительно,
подхватывает выпавший поднос и осколки двух чашек собирает, – посмотреть, как
вы тут и вот…
Кофе.
Чёрный, как чёрт.
Белоснежный сливочник и серебряный поднос, словно в
лучшем ресторане.
– Я сама варила, – Снегурочка улыбается чуть смущенно, и
на щеках появляются ямочки, – меня, кстати, Алёна зовут.
– Дима, – я приседаю рядом с ней.
Помогаю.
И сливочник, что не разбился каким-то чудом, на поднос
ставлю, а Алёна осторожно протягивает руку, но щеки, что от ладони Севера ещё
пылает, коснуться не решается, лишь спрашивает:
– Больно?
– Нет, – я усмехаюсь криво.
Выпрямляюсь и отступаю.
Поспешней, чем следовало бы.
– Простите, мне просто показалось… Пощёчины – это низко… –
Снегурочка по имени Алёна запинается, краснеет мило и головой встряхивает,
чтобы закончить тихо, – …извините, но… хорошо, что вам не больно…
… не больно.
Всё, что можно, отболело.
И вторая по счёту папироса, окончательно задымляя спальню и
смешиваясь с ароматом ночи, потухает в моих пальцах, не мешает памяти. И из
задумчивости меня выводит трель дверного звонка, что, подобно грому,
раскатывается по всему дому.
Будит вновь задремавшего Айта.
Который рычит, тявкает возмущённо, ибо в четвёртом часу утра
приличные люди приличных собак не тревожат, не трезвонят в двери и в гости не
являются, а неприличные… неприличных людей облаять – святое дело.