После разорения дома мать по ночам сидела у оконного проёма и, как она говорила, «караулила» и нас, спящих на печке, и добро, «спрятанное» в погребе, при этом боясь каждого шороха. Конечно, когда на месте окон и двери зияют пустые проёмы, то в это тревожное время невольно будешь оглядываться на каждый шорох. И, тем не менее, мать однажды набралась смелости и прогнала мародёров, о чём я рассказал уже выше.
Всё это разорение домов, сборы в дорогу происходили в июне – начале июля. Немцев в селе оставалось постоянно мало, все куда-то двигались, быстро, сосредоточенно. Воцарялась гнетущая тишина. Откуда нам было знать, что потерпев крупнейшее поражение в Сталинградской битве, немцы готовились взять реванш на центральном участке советско-германского фронта, а именно ликвидировать орловско-курский выступ, разгромив советские войска, сосредоточенные здесь, и вновь попытаться овладеть стратегической инициативой. Но это уже другой разговор.
За несколько дней до эвакуации пришлось отведать и немецкого варева. Около дядиного дома дня три или четыре была развёрнута полевая кухня, но немцы однажды так быстро укатили, не съев приготовленное, что повар, то ли от того, что у него проснулись родительские чувства, то ли от простой человеческой жалости к снующим рядом голодным ребятишкам, зачерпнув половником из котла варево, скомандовал: «Ком!». А с чем «ком», ведь у нас никаких тарелок и кастрюль никогда не было и в помине, а чугунки были либо спрятаны, либо упакованы в дорогу. Мать вытащила большую семейную миску и вот я уже несу её полную, горячую, с каким-то белым, сладковатым на вкус, содержимым. Съели всё тут же. Потом уже вместе с другими более «просвещёнными» соседями пришли к выводу, что это были разваренные макароны (типа сегодняшней вермишели). Я их ел первый раз в жизни. Принёс ещё с собой и маленькую буханочку тёмного хлеба, отличавшуюся от наших «коммерческих» не только своим малым размером, но внешним видом и вкусом. С боков она была покрыта какими-то «опилками», правда, мелкими (предположить что-то другое мы не могли – фантазии наши далее отрубей и древесных опилок не простирались), а корочка припахивала каким-то маслом («знатоки» утверждали – автолом, который они нюхали при заправке трактора). На самом деле, конечно, это был хлеб, приготовленный для длительного хранения и защищённый от воздействия внешних неблагоприятных факторов. На вкус это был явно не ржаной хлеб, но и на чисто пшеничный тоже не походил. Твёрдый был хлеб. Кстати, уже находясь в эвакуации (по пути туда), с проезжавшего навстречу немецкого грузовика в наш обоз бросались пачки какого-то продукта. Развернув упаковку, увидели зеленоватую довольно плотную массу со специфическим запахом, доселе нам неведомым. Те же «знатоки» объяснили, что это маргарин и употреблять в пищу его можно, что мы после такого обнадёживающего утверждения моментально и реализовали. Все наши помыслы в то время постоянно были на утоление голода. Но это были единственные подачки от оккупантов за всё время нашего перемещения в Европу. Больше не подкармливали.