Ругги угостили сигаретой. Фукс с Таннером и так курили, не
переставая, Коннер тоже присоединился, и скоро дым в допросной
клубился так плотно, что преступник смог бы уйти незамеченным, не
будь он пристёгнут к столу. Глаза у меня слезились, во рту горчило.
Сквозь сизую пелену проглядывали прутья оконной решётки — как
напоминание о том, что ждёт меня дома, если из департамента по
делам переселенцев опять придёт отказ… Привыкай, Симона.
Может, стукнуть господина Фукса по голове? Тогда меня упекут в
тюрьму здесь, в Бежене, а не вышлют в Татур. Джеландские тюрьмы
лучше татурских. Хотя если в них так смолят, я не доживу до конца
срока.
Когда всё было оговорено, нас с Ругги усадили писать показания.
Рядышком, будто учеников в школе. Он откладывал в сторону очередной
лист, одаривал меня кровожадной ухмылкой, а я тут же делала
перевод, чувствуя себя отличницей, сосланной за парту к главному
хулигану класса — чтобы давала списать и вообще влияла
положительно.
Не знаю, как здесь, в Джеландии, но наши татурские учителя
упорно не желали понимать простую вещь: поднять успеваемость
оболтусу таким способом всё равно не выйдет, зато испортить табель
отличнице — раз плюнуть. А может, и саму отличницу заодно.
И пусть нас окружали джеландские стражи порядка, я не
чувствовала себя в безопасности. Скорее, наоборот.
Потому что глаза у них были одинаковые. Что у Ругги, что у
беженских легавых-борзых. Не собачьи глаза. Волчьи —
холодно-безжалостные. И у красавчика-инспектора тоже.
Все они из одной стаи. Дай повод, мигом возьмут на коготок,
завяжут бантиком и повесят у дверей вместо колокольчика, "ой"
сказать не успеешь.
Через час мы закончили. Я задержалась получить деньги за прошлый
месяц, накинула ветровку и, выйдя из управления, и подняла взгляд к
небу — такому яркому и радостному, что дух захватило.
— После трёх часов взаперти приятно глотнуть свежего
воздуха.
Рядом стоял столичный инспектор. Высокий, подтянутый, пиджак
небрежно расстёгнут, на брюках идеальные стрелки — будто только
из-под утюга.
— Жаль, запах табака ничем не выветрить, — поддержала я
разговор, вспомнив, как морщила нос кассирша в бухгалтерии.
Даже на улице, на хорошо обдуваемом бетонном крыльце, ноздрей
касался неприятный душок. Я понюхала рукав и скривилась — в
человековоз садиться стыдно. Придётся всё стирать.