Просто Амфитрион Персеид, которого раньше звали изгнанником, а
потом — героем, впервые в жизни всерьез задумался над тем, чего
стоит его жизнь в этом мире — да и любая жизнь вообще. Не столько
сама смерть Эльпистика потрясла Амфитриона — на своем веку он
повидал достаточно смертей, более нелепых, чем эта, и более
страшных, и всяких, — сколько обстоятельства этой гибели. Визит к
Алкмене осрамившегося в итоге божества; его, Амфитриона, глупый и
неосторожный рассказ — и крюк в затылке Трезенца… и голос,
неприятный голос оборванца в грязной хламиде с капюшоном,
предупреждавшего о пагубных последствиях чрезмерной
болтливости.
Но все равно — долго думать, особенно когда думай не думай, а
толку никакого, Амфитрион не мог. А тут еще, как на грех, пришло
сообщение с пастбищ в ближайшей долине Кефиса, что там-де
объявились разбойники, которые воруют коз и овец.
Амфитрион немедленно вооружил часть своей челяди — выбрав людей
проверенных и побывавших в бою — и выступил на юго-восток в сторону
Кефиса, дабы пресечь разбой.
Правда, по приезде почти сразу выяснилось, что разбой есть, а
разбойников нет; вернее, не то чтобы совсем нет и козы
действительно пропадают — но только потому, что пастыри стад,
сиречь пастухи, очень любят мясо. И любят его чаще, чем положено.
Особенно под молодое вино, которое в тех местах чуть ли не в ручьях
текло.
Мяса было много. Оно мекало, блеяло и паслось совсем рядом. Мясо
было хозяйское и вкусное — в чем заключалось противоречие. Поэтому
пастухи всякий раз честно боролись с искушением — и всякий раз
искушение побеждало…
Выяснив это, Амфитрион вместо того, чтобы прийти в ярость, как
ожидали его спутники, долго хохотал, потом велел всыпать плетей
провинившимся пастухам (в основном за неумение врать) и взыскать
съеденное из полагавшейся им части приплода; после чего отправился
в обратный путь.
Пастухи глядели ему вслед, почесывали вспухшие спины и дивились
легкому наказанию.
При виде мяса их тошнило…
А Амфитрион, вернувшись в Фивы, напрочь забыл и о пастухах, и об
убытках, едва ему довелось увидеть свой дом.
Вся его восточная часть, где располагался гинекей — женские
покои, носила на себе явные следы огня. О том же говорил
закопченный дверной проем, покрытый слоем грязной сажи двор,
растрескавшаяся и почерневшая черепица на крыше, где сейчас
возилось несколько рабов, перекрывая крышу заново.