После чего земля снова толкнула Амфитриона в затылок.
…Широкоплечий стоял над ним, задумчиво держась за щеку, и в
пронзительных глазах его презрение непонятным образом смешивалось с
удивлением. Так, должно быть, смотрит волк на сумасшедшего
козленка, цапнувшего своими тупыми зубами свирепого зверя за
бок.
— А у твоей жены ляжки волосатые, — равнодушно сказал
широкоплечий, так равнодушно, что это поначалу даже трудно было
принять за оскорбление. — Как у сатира. Мокрица ты, герой…
Слизь.
И тогда Амфитрион понял — все. Пришла пора умирать. Только
умирать было нельзя, потому что Алкмена все еще прижималась к
забору; умирать было нельзя, и он заставил себя встать на колени —
стоять на коленях перед широкоплечим было унизительно, но почему-то
не очень, — потом на одно колено, потом…
Потом откуда-то из темноты, из-за спины широкоплечего раздался
голос. Ехидный, почти мальчишеский и очень знакомый голос — только
муть в голове не давала Амфитриону понять, где же он слышал его
раньше.
— Что, дядя, тоже героем решил стать? — спросил этот голос. —
Так тебе вроде бы не к лицу…
— Шел бы ты отсюда, Пустышка! — пророкотал широкоплечий. — Не
лезь не в свои дела, племянничек!
— Не буду, — как-то уж очень легко согласился голос. — И,
пожалуй, пойду. Быстро-быстро пойду. Даже, можно сказать, полечу. К
папе. А он с утра сегодня злой, как Тифон… Ну что, дядюшка, я
пошел?
Широкоплечий «дядюшка» не ответил. Лицо его исказила видимая
даже в темноте гримаса злобы, он с силой выдохнул воздух и, резко
повернувшись, зашагал прочь. Тяжелая поступь его, казалось,
сотрясала землю и долго не затихала в темноте.
Амфитриону на миг померещилась перед собой неясная фигурка в
хламиде с капюшоном — и он вспомнил, вспомнил остро и болезненно,
как тот же самый голос не так давно предупреждал его о
необходимости держать язык за зубами…
Он застонал и поднялся на ноги.
Ему было стыдно смотреть на жену.
А Алкмена с обожанием глядела на мужа-героя, воина, своего
мужчину, который всегда спасет, всегда защитит, всегда, всегда…
Она не видела широкоплечего, не слышала странного разговора, для
нее все закончилось смертью толстошеего детины — и не стоял над
Амфитрионом его последний противник, и не уходил он потом,
непобежденный, но вдруг ссутулившийся…
Всего этого для нее не было — словно кто-то украл из ее жизни
горсть минут.