Что чуть не сбросило и Телема, и его лошадей с обрыва, но это
сейчас было совершенно не важно; и соленые брызги сорвались с
гигантской волны, подобно невольным аплодисментам.
Грохот копыт оглушал, венок из священного лавра почти сразу
свалился с головы, земля качалась в такт скачке, поводья жгли
ладони, пытаясь вырваться из окостеневшей хватки, дважды колесница
отрывала от хрустевшего щебня оба левых колеса, и оба раза хрипящий
Амфитрион чудом удерживал равновесие, а пот стекал по лбу и
невыносимо разъедал глаза, но Амфитрион все равно видел, что
Ликимний до сих пор не справился с проклятыми кобылами… вот он
ближе… еще ближе… заднее колесо на миг зависает над краем обрыва,
но Ликимний, страшно оскалившись, рвет левый повод — и ему удается
выиграть у безымянной судьбы один локоть жизни… два локтя… три…
почти пять локтей жизни — и в этот промежуток между бортом
колесницы Ликимния и краем обрыва, за которым начиналось пенящееся
небытие, Амфитрион вбил себя, коней и свою колесницу, как в бою
вбивал копье между краем щита и выставленным вперед мечом
врага.
— Хаа-ай!..
Он прыгнул. Мгновение они шли совсем рядом, со скрежетом
вминаясь друг в друга бортами, — и Амфитрион, не понимая, что
делает, боком взлетел в воздух, обрушиваясь на закричавшего
Ликимния, чуть не выбросив юного шурина на камни, и
пальцами-когтями вцепился в кулаки брата Алкмены, омертвевшие на
поводьях.
Еще через мгновение Амфитрион почувствовал, что спина его сейчас
порвется.
А небо пахло конским потом и смертью.
Потом была боль в прокушенной насквозь губе, радостная,
счастливая боль, потому что земля замедлила бег, постепенно
перестала нестись навстречу, грохоча и подпрыгивая; и Амфитрион
слизывал с губы кровь, наслаждаясь ее соленым вкусом, и пробовал
разогнуть пальцы: сперва свои, а позже — растерянно моргавшего
Ликимния.
Только тогда хлынул ливень.
9
…Амфитрион снял с себя шерстяную накидку-фарос, чудом не
потерявшуюся во время скачки, набросил ее на скорчившуюся в углу
жену; взгляды его и Алкмены на миг встретились, переплелись, стали
единым целым, как тела любовников на ночном ложе, — и Амфитрион
медленно отвернулся, сгорбившись под невидимой тяжестью.
Еле переставляя ноги, словно каждый шаг давался ему ценой года
жизни, он приблизился к краю обрыва и остановился, глядя на море.
Мокрые волосы кольцами облепили его лоб, хитон лопнул от подмышки
до середины спины, на бедре алела широкая ссадина; он стоял под
дождем и смотрел вниз, туда, где на узенькой полоске берега, на
мокрой гальке, валялись обломки его колесницы, бился в агонии конь
с переломленными ногами, а отпрянувшее море неуверенно облизывало
труп второй лошади.