За спиной Амфитриона раздалось громкое истерическое ржание —
видимо, ржала гнедая виновница всего случившегося.
Почему-то Амфитриону хотелось думать, что во всем виновата
гнедая кобыла.
Он изо всех сил заставлял себя в это поверить — и не мог.
Он стоял и смотрел, как волны, подобно слепым быкам, мечутся во
все стороны, то расшибаясь о скалы, то бодая друг друга, а из
косматых туч, грозно нависших над заливом, вырываются пучки
ослепительных молний и полосуют кипящее море… одно море… только
море — и ничего больше.
И где-то глубоко внизу, под ногами, раздавался глухой рокот,
будто землю пытались раскачать, но некто сильнейший держал земные
корни в своих руках, как еще недавно Амфитрион — поводья колесницы,
и земля вопреки всему оставалась неподвижной, хрипло ропща от
боли.
Или это просто гремел гром?
Небо в ярости хлестало море бичами молний и тугими струями
ливня, море неохотно огрызалось, словно взъерошенный зверь, еще
рычащий и скалящий зубы, но уже готовый припасть на брюхо и
отползти назад; в рокоте земли и раскатах грома звучали какие-то
непонятные людям слова — а между небом и морем стоял измученный
человек в порванном хитоне, и стихии боялись взглянуть ему в
глаза.
— Кто бы ты ни был, — прошептал Амфитрион, — кто бы ты ни
был…
И не договорил.
Вместо этого он повернулся к небу и морю спиной, оглядел свое
испуганно-молчащее воинство, криво улыбнулся жене и охающему
Ликимнию — и запел… нет, скорее, заорал на все побережье:
— Хаа-ай, гроза над морем, хаа-ай, Тифон стоглавый… ну, дети
Ехидны! Хаа-ай…
— Хаа-ай, гроза над морем, — с обожанием в голосе подхватили
ветераны, и даже изрядно помятый Ликимний присоединился к общему
хору. — Хаа-ай, гроза над миром!..
— Вот так-то лучше, — буркнул Амфитрион, тронул пальцем ссадину
на бедре, поморщился и зашагал прочь от обрыва.
10
К ночи они добрались до окраины Крис — добрались изрядно
промокшие, но без приключений, и жрецы местного храма
Аполлона-Эглета
[14]
, едва завидев священные лавровые венки, тут же разместили всех
в примыкающих к храму помещениях, специально предназначенных для
паломников.
Расторопный Телем мигом определил, кто из жрецов главный, и
удалился с ним, размахивая руками и втолковывая опешившему старцу
что-то о внуках Персея, любимцах богов, и тому подобных вещах.
Лысина старого жреца встревоженно отражала свет звезд, Гундосый
увлеченно ораторствовал — и когда Телем вернулся, то следом за ним
шла вереница храмовых рабов, согнувшихся под тяжестью плетеных
корзин с разнообразной снедью и винными амфорами.