Тяжелая ладонь Амфитриона, покрытая мозолями от копья и рукояти
меча, машинально легла на грудь так и не проснувшейся окончательно
жены.
Грудь была влажной и горячей.
— Хвала небу, — сонно пробормотала Алкмена, слегка выгибаясь под
прикосновением. — А говорил — рана, мол, копьем сунули по-глупому…
вот и не выходит, как раньше. Вышло наконец… Как раньше. Врал
небось про рану? Пленницы измучили, да?
Сперва он не понял.
— Какая рана? — спросил он, приподнимая голову.
Алкмена не ответила. Она дышала ровно и глубоко, и спутанная
грива ее черных волос слабо поблескивала в полумраке
опочивальни.
— Какая рана-то? — раздраженно переспросил Амфитрион, холодея от
странного предчувствия, что сейчас в его судьбе что-то рвется,
только никто этого не знает, и изменить уже ничего нельзя.
— Твоя рана, какая еще, — не открывая глаз, ответила Алкмена с
еле заметной хрипотцой в голосе, так волновавшей его раньше. — Ты
ведь чуть ли не с полуночи маешься… раз пять начинал, и так и этак
— а потом зубами скрежещешь и бегаешь туда-сюда! Ну, спи, спи, тебе
отдыхать надо… не ходи ты никуда больше, милый, давай поживем как
люди… я тебе сына рожу… двоих… и дочку…
Он дождался, пока Алкмена уснет совсем, потом поднялся и вышел
во двор в одной набедренной повязке.
Небо было серым и блеклым.
Амфитрион Персеид смотрел в небо, и лишь враги, убитые им во
многих сражениях, могли бы подтвердить: да, именно такими глазами
он смотрел на нас, нанося последний удар. Не зря шептались люди,
что у Персея-Горгоноубийцы и всего его потомства во взгляде
осталось нечто от взгляда Медузы, превращавшей живое в паросский
мрамор.
— Кто бы ты ни был, — глухо прорычал Амфитрион, и на шее его
вздулись лиловые вены, — кто бы ты ни был — будь проклят! Слышишь?
Проклят!
Потом он упал на колени, как падал перед ложем жены, и ткнулся
лбом в песок двора, остывший за ночь.
Испуганная рабыня выглянула из дома, беззвучно ойкнула и
спряталась обратно.
3
— Я не верю своим глазам! Клянусь копытами Силена! Ты ли это,
друг мой, великий и достославный лавагет
[9]
Амфитрион?! Вина! Вина мне и моему другу, прамнейского красного
и кувшин холодной воды! Герои пьют по-колхски, не разбавляя, а воду
льют себе на голову после попойки!.. Забирайся сюда, Амфитрион, —
здесь, на этом возвышении, чувствуешь себя ближе к небу, а я помню
твою любовь ко всему возвышенному… Нет, это не твоя любовь, а
Кефала из Торика, но твои вкусы я тоже помню, не будь я Эльпистик
Трезенец! Я все помню, все…