— Разве в мире недостаточно других? — глуповато удивилась я.
— Мир полон чудес, но, как ты сама сказала, они… другие.
У меня появилось стойкое впечатление, что мы говорили совсем не
о цветке, а я понятия не имела, о чем именно. В приятном голосе
чужака слышалось столько грусти, что она проникала мне прямо в
душу, обволакивала невидимой пеленой, в которой не было просветов.
Я неуверенно переступила с ноги на ногу, подняла руки к груди и
опустила обратно, не могла придумать, куда их деть, любая поза
ощущалась неуместной, как негласное заявление, как неверный ответ.
Взгляд чужака бродил по мне, не требовалось даже поднимать головы,
чтобы убедиться, я и так чувствовала его всем телом.
— Бывали у нас раньше? — я попыталась продолжить мучительный
разговор, предпочла бы просто сбежать, но, отвернись я первой, это
сочли бы за негостеприимство и грубость. Слишком много
свидетелей.
— Можно сказать и так, — задумчиво отозвался он. — В прошлой
жизни.
Я заинтересованно вздернула голову, но взгляд тут же снова
уперся в медальон. Как будто что-то мешало мне посмотреть чужаку в
лицо. Рука, затянутая в черную перчатку, поднялась и аккуратно,
бережно поправила шаль на моем плече.
— Ты дрожишь, пожалуй, тебе пора. Мне тоже.
Я отступила на шаг, чудом не врезалась в дерево, прошептала:
— Простите.
Чужак развернулся, забрал походную сумку из повозки, тюки из
которой уже почти разобрали, и отправился к центральной площади. Я
смотрела ему вслед, не в силах пошелохнуться. Казалось, что его
воображаемый взгляд продолжал приковывать меня к месту.
Минус всех крошечных городков, которые лежали на старом тракте,
состоял в том, что свернуть в них было совершенно некуда, если,
конечно, путь не лежал в ближайший закоулок, да и тот традиционно
заканчивался тупиком, упирался в забор огорода. Чтобы пройти через
город незаметно, пришлось бы лезть через грядки, а это могло
оказаться весьма опасным занятием, хозяева не ждали там никого
благонадежного, а потому на подозрительный звук могли и с вилами
выйти. Хюрбенские домики жались друг к дружке вдоль дороги, а новые
добавлялись по краям, нанизывались на тракт, как праздничные шары
на нитку. Чем ближе к концу улицы, тем почетнее — быстрее путника
увидишь, быстрее к себе заманишь. Хюрбен, отрезанный от торговых
путей, больше не удлинялся, а число жителей только продолжало
уменьшаться. Главная улица тянулась через городок, от моего дома до
центра и дальше на север, а означало это, что идти нам с чужаком
предстояло в одну и ту же сторону.