Я выключил фонарик и застыл,
обдумывая.
«Ой, ма…» – мысленно простонал,
прикидывая размер проблемы, – «операция Комитета, да на дно
сортира… Ох, кто-то огребет по самое не балуй. Кто?»
Перед глазами встала Кузя,
старательно выковыривающая ломкий белесый жирок из банки. Угу, «я
лучок зажарю»… И у костра в последние полчаса я что-то ее не
припомню.
– Дура! – в сердцах выкрикнул я в
небо, торопливо сдирая с себя куртку.
Стянул майку – а больше нечем,
всунулся обратно в куртку и, тихо матерясь, принялся протирать
доску.
– Дура, вот дура… – бормотал в
отчаянье, – какой, нахер, институт… Селедкой из бочки торговать
будешь…
Вдруг меня залило неярким синим
светом. Я дернулся, оборачиваясь, и прищурился, пытаясь разглядеть
силуэт за фонариком. Раздался легкий щелчок, и резко потемнело.
– Тоже догадался посмотреть? –
раздался негромкий голос Алексеича.
Мысли мои заметались в поисках
достойного выхода. Как назло, не нашлось ни одной спасительной
идеи.
– А вы тихо ходите, – попытался я
подольститься к военруку.
Тот присел рядом на корточки, провел
пальцем по доске, потом понюхал. Встал и посмотрел в сторону
лагеря.
– Дурочка, – тяжело выдохнул в
темноту. – Или ты тоже в деле?
Я вяло завозюкал майкой по доске.
Время выгадал, но стоящих мыслей так не появилось.
– Я, вроде как, за всех в ответе… –
ответил уклончиво.
Алексеич чуть помолчал, что-то
обдумывая, потом буркнул:
– О землю потри.
– Что? – не понял я.
– Доски, говорю, о землю потри, – он
раздраженно повысил голос, – и подальше, в стороне.
– А-а-а… – протянул я, потрясенно
глядя в удаляющуюся спину.
Замер, прислушиваясь: несмотря на лес
и темень, наш пузатый военрук уходил бесшумно.
Я повертел в руках майку – она
превратилась в холодную жирную тряпку. Засунул в карман,
намереваясь незаметно спалить на костре, схватил доски. Со стороны
лагеря послышался звук отъезжающего УАЗика, и я почти наугад
заспешил вглубь леса – видение осатаневшей от неудачи Чернобурки
меня откровенно пугало.
«Хоть бы она с Арленом в больницу
уехала!» – взмолился я всем богам сразу.
Метров через пятьдесят мой фонарик
нашарил выворотень. Я бросился к нему как к родному и принялся с
силой тереть доски о грунт и корни. Потом опять прошелся по ним
майкой и поволок сквозь жутко хрустящий подлесок обратно.
«Ну, вот и все», – я установил над
ямой вторую доску и потер, очищая, ладони. – «Теперь как повезет.
Надеюсь, она не Пинкертон».