– Польщен доверием, ваше величество,
– Генрих склонил голову в ироническом поклоне. – И понимаю желание
обзавестись здоровым потомством.
– Ни я, ни ваша матушка не просили
Бога о такой судьбе для вас.
– Поэтому держите меня в золотой
теплице, как чудодейственную травку, которую однажды срежут и
перетрут в порошок?
– Не дерзите, мой мальчик! – кайзер
выпрямился, глаза блеснули холодной сталью. – Я все еще могу
наказать вас!
– Так сделайте это! – Генрих рывком
поднялся с кресла, оно заскрипело ножками по натертому паркету. –
Закройте меня в сумасшедшем доме! Оглушите морфием! Посадите на
цепь! Вы доверяете кому угодно: шпикам, министрам, Дьюле – но
только не мне! – теперь Генрих почти кричал. – Не собственному
сыну!
– Сядьте!
Его величество тоже поднялся:
монументальный, пожилой, но все еще крепкий, на голову ниже и
Дьюлы, и сына – но всегда глядящий свысока.
– Нет, ваше величество! – Генрих
отступил к дверям, весь дрожа от яростного возбуждения. – И давайте
закончим этот разговор.
Кайзер остановился, словно
раздумывая. Его голова с тяжелыми бакенбардами тряслась.
– Я только хотел спросить, – подбирая
слова, медленно произнес он, – почему мы никогда не говорим, как
нормальные люди, сын?
Лицо Генриха покривилось. Его
стигматы горели, пылали внутренности и глаза. Мигрень вспарывала
мозг хирургическим ножом, и Генрих подумал, что если он задержится
здесь еще на пару минут, если не найдет способа успокоиться, то
вспыхнет прямо сейчас.
– Не знаю, отец, – ответил он. – Вы –
император Авьена, а я – сосуд для воли Господа. Разве кто-то из нас
нормален?
Особняк графа фон Остхофф,
Кройцштрассе
– Мне нужно увидеть Спасителя.
Графиня Амалия фон Остхофф приоткрыла
аккуратный ротик и убористо перекрестилась. Аристократически
бледная, анемичная, в пеньюаре из полупрозрачного муслина, она
олицетворяла идеал авьенских модниц: до сих пор пила уксус и
толченый мел, чтобы сохранять идеально белый цвет лица, смеялась
негромко и рассыпчато, и в высшей степени овладела искусством
падать в обмороки. Над чем Марго, обладая природной грубоватостью,
приправленной цинизмом покойного мужа, отчасти посмеивалась, но и
отчасти завидовала.
– Устройте мне аудиенцию, –
продолжала Марго, роняя слова, как медяки. – Чем скорее, тем лучше.
В идеале этим же утром.
– Ах, дорогая баронесса! – графиня
всплеснула руками, округло распахивая оленьи глаза. – Это так
внезапно и странно! Вы без приглашения, среди ночи…