Огонь – место, где была разрушена
власть болезни.
Огонь – место, где была разрушена
власть греха.
Огонь – это расплата за долги.
– Конечно, мой муж хорошо знаком с
его преосвященством, – продолжала ворковать Амалия. – Недавно он
получил степень Мастера из рук самого епископа! Маргарита, я
достану вам лучшую протекцию! Сегодня же!
Барон фон Штейгер любезно рассказал,
что случилось потом.
«Они взяли его прах, Маргарита, –
слышался его безмятежный голос. – Смешали с кислым виноградным
спиртом и выпарили на песчаной бане. Когда тени покрыли реторту
своим тусклым покрывалом, эликсир возгорелся и, приняв лимонный
цвет, воспроизвел зеленого льва. Они сделали так, чтобы лев пожрал
свой хвост, а потом дистиллировали продукт. И вскоре увидели
появление горючей воды и Божественной
крови.[1] Кто ее вкусит – обретет
бессмертие…»
Барон назвал этот ритуал
«Рубедо».
– Уже утром вы увидите Спасителя! –
возбужденно закончила Амалия. – Разве это не прекрасно?
Ее круглые глаза восторженно
блестели.
Марго увидела в них незамутненную,
искреннюю любовь: с такой шагают в огонь, с ней идут на войну. Во
имя такой любви ревностно хранят традиции под покровительством ложи
«Рубедо» и каждое столетие поклоняются новому Спасителю, чтобы
потом принести его в жертву, замолить грехи и предупредить
эпидемии.
За эту слепую любовь погибнет и
Родион…
Марго стряхнула оцепенение. Тени
скользнули по витражу, вычернив глазницы Спасителя.
«Не человек, – напомнила себе Марго.
– Только орудие Господа».
А еще единственная надежда для
Родиона.
– Благодарю, графиня, – ответила она,
быстро приседая в поклоне. – Сегодня вы спасли одну невинную
жизнь.
Ротбург, зимняя резиденция
кайзера
Ночь прошла в тревожном ожидании. За
это время Марго выпила не менее пяти чашек кофе, и теперь ее сердце
колотилось как оголтелое. Она прижимала ладонь к груди, через шелка
и кружево чувствуя, как похрустывает сложенное вчетверо письмо от
графа фон Остхоффа с убористой закорючкой-подписью епископа Дьюлы и
резолюцией: «Прошу принять к рассмотрению».
В этот момент Марго могла бы
гордиться собой, но думала только о Родионе – маленьком Родионе,
проведшем ночь в тюремной камере, где пахнет гнилью и табаком, где
из соседних камер доносится пьяное мычание бездомных и рассвет
едва-едва просачивается сквозь узкую щель под потолком. Место куда
более отвратительное, чем славийский приют.