– Подите прочь, – дрожа, ответил
кронпринц, откидывая голову и становясь разительно похожим на
императрицу – ее глаза, полные огня и жизни, взирали на Марго с
портрета. Не дева и не святая, но тоже Мария, и тоже мать
Спасителя. В истории все повторяется бессчетное количество раз. И
снова, и снова, и снова…
– Я не шпион, – сбивчиво заговорила
Марго. – Совсем не шпион, лишь несчастная и отчаявшаяся женщина!
Умоляю! Вы ведь были там! К чему отрицания?!
– Томаш, проводите баронессу! –
повысил голос кронпринц. – Она уже уходит!
Черный силуэт слуги качнулся, и
солнечный свет померк. Сзади распахнулась дверь, и кто-то за спиной
Марго доложил:
– Ваше высочество, лейб-медик прибыл
и ожидает.
– Признайте, вы были там! –
простонала она и рухнула на колени. – Дайте показания! Спасите
моего Родиона!
Слова катились, как пустые желуди –
все мимо, мимо... Спаситель столь же недосягаем, как солнце: лишь
только поманил надеждой, и тут же скрылся в тучах.
– Томаш! Передайте просителям, что
приема сегодня не будет!
Ее подхватили под руки, поволокли к
дверям.
– Какой же вы Спаситель! – кричала
Марго. – Какой Спаситель, если не можете спасти даже одну
жизнь?!
Алые и белые пятна, наконец, слились
в грязевую кашу. Ужасно проигрывать. Ужасно осознавать, как все в
этом мире несется по кругу: не отвести беду, не обмануть смерть –
они все равно взыщут долги и запросят вдесятеро больше.
Ротбург, зимняя резиденция
кайзера
– Вы слишком много работаете, ваше
высочество. Отсюда неврастения.
Взгляд лейб-медика плавал за стеклами
пенсне: овальными, в коричневой оправе, походившими на крылья
стеклянной бабочки Greta oto. Четыреста двадцать пятой в
коллекции.
Они хорошо видны с кушетки: аккуратно
нанизанные на булавки, помещенные под стекло, рассортированные по
семействам – под каждым экземпляром – бумажка, подписанная от руки,
– и неподвижно-мертвые.
– Много работаю? Вздор! – Генрих
дернул плечом. – Я изнываю от безделья, герр доктор!
– У вас очень плотный график, –
лейб-медик говорил негромко и доверительно. Так, наверное,
разговаривают с детьми или умалишенными. – Приемы, званые ужины,
верховая езда, охота, а впереди театральный сезон…
– Где я снова буду красоваться в
императорской ложе как разряженная кукла, – раздраженно отозвался
Генрих. Боль пульсировала в затылке, сдавливала, точно тяжелым
шлемом, и не шли из головы слова с отчетливым славийским акцентом:
«Какой же вы Спаситель, если не можете спасти даже одну
жизнь?!»