– Эржбет, милая! Ты ушиблась?
Девочка подняла чистые, залитые
слезами глаза.
– Немного…
И тут же спрятала лицо на груди
матери, вздрагивая от тихого плача.
– Прошу прощения, ваше величество! –
заговорил, оправдываясь, Йоганн. – Шарлотта послушная кобылка, но
порой бывает своенравной. Ее высочество достаточно уверенно
держалась в седле, и я решил…
– Отныне решать буду я! – нервно
перебила Мария Стефания и поцеловала дочь в спутанную макушку. – Не
плачь, мое сердце… Пусть у меня отобрали сына, но тебя я никому не
отдам!
Ее беспокойный взгляд скользнул над
плечом малышки Эржбет, на миг задержался на Генрихе… по спине
тотчас разлился зябкий холодок, и он небрежно оперся о загон и
заметил:
– Девочке необязательно учиться
ездить верхом.
– Вздор! – ответила императрица. – В
семь лет я уже отлично держалась в седле, и очень рассчитываю, что
Эржбет переймет мою страсть к верховой езде!
Она поднялась, опираясь на учтиво
подставленную руку Йоганна и помогая подняться дочери, оттерла ее
мокрые щечки.
– Вот так, моя хорошая. Ты ведь
продолжишь завтра, да?
– Да, мамочка, – отозвалась Эржбет,
совсем не по-королевски шмыгнув носом. – А ты не уедешь?
– Нет, милая. Я останусь надолго, –
снова мягкий поцелуй в щеку, ласкающее прикосновение к волосам.
Девочка потянулась, обняла императрицу за шею, и Генрих задержал
дыхание.
С тех пор, как его отметил Господь,
Генриху не позволялись объятия. О, это было настоящей пыткой, ведь
матушка была красива, так красива и недоступна, что он – даже
отчаянно того желая, – не мог дотронуться до ее лица.
Подкожный огонь, подогретый ревностью
и обидой, злобно куснул изнутри. Генрих прикрыл глаза, выравнивая
дыхание.
Считай, золотой мальчик.
Один… два… четыре…
Как в детстве велел учитель
Гюнтер.
Эржбет окончательно повеселела и,
опередив матушку, подбежала к брату.
– Генрих, ты видел? Я ехала верхом! И
махала тебе, а потом упала! Так здорово!
Девочка захлебывалась эмоциями, ее
глаза восторженно сверкали, улыбка – до ушей. И ни следа слез.
Внутреннее пламя поворчало и
улеглось.
– Да ты настоящая всадница, и вся в
матушку, – улыбнулся Генрих, неосознанно протягивая руку, чтобы
потрепать сестренку по волосам.
– Генрих! – испуганный окрик
возвратил в реальность. Он уже и сам испугался неосторожности и
спрятал руки за спину.
– Я не причиню ей вреда, – ответил,
будто оправдываясь. – Скажи, я разве когда-нибудь обижал тебя?