И Генрих считал.
Десять… двенадцать…
Аккорды ввинчивались в мозг, вызывая
тень надвигающейся мигрени – его постоянной спутницы.
Боже, если Ты вложил свое могущество
и волю в живую плоть, то дай сил вынести это!
Ведь если он сорвется, если не станет
комнаты с хищно-алыми стенами, хохочущих проституток, надежных
дверей, обитых войлоком, и преотличного пойла – куда ему останется
бежать?
– Не желаете ли вина? – верткая
служанка в кружевном фартуке на голое тело услужливо подала поднос.
Генрих мертво вцепился в бокал, губами ощутив холод стекла, но руки
по-прежнему горели, будто держали раскаленные угли.
Сейчас все пройдет. Глоток, еще
один…
Сладость осталась на кончике языка, в
горле – прохладно и хорошо.
– Я попробую, милый. Можно?
Генрих позволил забрать бокал и
дрогнул, когда их пальцы соприкоснулись. Бедняжка Марцелла! Думает,
что так помешает ему напиться вдрызг.
– …и тогда я говорю: извольте! Можем
стреляться хоть сейчас! – басил кто-то возбужденно и бойко. – И вот
стали на позиции, секунданты готовы, дамы в смятении.
Стреляемся!
– Ах! – хором вторили женские
голоса.
– Ранил?
– Убил?
– Хуже! – довольно продолжил бас. –
Перебил бедняге подтяжки! Остался, так сказать, в полном конфузе и
неглиже при всем честном народе.
– Ха-а! – грянул многоголосый
хор.
Генрих сморщился от острого приступа
мигрени, судорожно вцепился в бокал – как только оказался в его
руке? – и выхлебал в три глотка. Должно быть, подала та
вертихвостка с приклеенной улыбкой: манерой искусственно улыбаться
проститутки походят на придворных дам. Их движения выверены, как у
часовых механизмов. Подойти, присесть в поклоне, сказать: «Я
счастлива, ваше высочество! Я так вас люблю!», ощупать жадным
взглядом его фигуру – от жесткого воротника до лакированных
ботинок. За одной – вторая, за той – третья, четвертая, пятая, и
снова, и снова! Пока голова не пойдет кругом и не накатит дурнота
от этих вечно фальшивых улыбок, от шлейфа духов и шелеста юбок.
– А слышали скандальную историю? –
продолжил другой голос, увязая в музыке, как муха в сметане. –
Третьего дня, на Бергассе, осквернили похоронную процессию. Пьяные
всадники промчались во весь опор и не нашли ничего лучше, как ради
забавы перепрыгнуть через гроб.
Генрих застыл, едва дыша между
ударами сердца. Визгливые голоса нещадно резали уши: