– О, ужас! Кошмар!
– Изрядное богохульство!
– Еще забавнее, – взахлеб рассказывал
первый, – что во главе кавалькады якобы видели самого
кронпринца!
– Откуда… сведения? – сощурился
Генрих, поднимая лицо. Перед глазами колыхалось огненное марево,
силуэты – белые женщин и черные мужчин – рассыпались фрагментами,
никак не собрать воедино.
– На заседании парламента
поговаривали, – с охотой откликнулся рассказчик, поворачивая
меловое лицо, окаймленное траурной бородкой. – Кому знать, как не
им?
– Клевета!
Бокал хрустнул и упал на ковер,
блеснув надколотым боком.
– Милый! – Марцелла вскинулась
следом, обвила руками, точно плющом.
– Оставь! – все смазалось – вазы,
свечи, перья, сюртуки, мундиры, лица. – Кто это сказал?
– Да есть ли дело? – пожал плечами
рассказчик. – А, впрочем, это был герр Бауэр.
– Бауэр… – повторил Генрих. Один из
прихвостней Дьюлы, мошенник и казнокрад. – Не тот ли, что недавно
вернулся с курорта, где безуспешно лечил сифилис?
Кто-то сдавленно хихикнул. Генриха
трясло, к запахам применивался новый – запах горелой древесины.
Просто очередная иллюзия, вызванная нервозом и гневом. И все вился
и вился над ухом встревоженный шепот Марцеллы:
– Забудь, прошу! Вот, обними меня!
Целуй!
И сама тянула жадно-гибкие руки,
бесстыдно льнула, пьяно дышала в губы.
– Он ответит за клевету, – сказал
Генрих. – Они все.
– Да, мой золотой мальчик. Да, –
шептала она, целуя его в подбородок, щеки, лоб. – Скажешь –
казнишь. Захочешь – подаришь жизнь. Но теперь забудь и веселись!
Эта ночь твоя, не так ли обычно говоришь? Хочешь, спою тебе?
– Спой, Марци! – выкрикнул кто-то из
мутной пелены.
– Давно не видел тебя, Марцелла! –
вторили ему. – Порадуй!
– Спой!
– Одну песню! Эй!
Ее глаза блестели, тревожно
заглядывали в темную душу любовника, искали хоть проблеск света и…
находили ли?
– Спой, – хрипло повторил и Генрих,
проводя ладонью по копне ее волос, оглаживая щеку и чувствуя, как
Марцелла деревенеет от его прикосновения. Больше двух лет вместе, а
все не привыкнет. Да и можно ли привыкнуть к чудовищу?
Он опустил руку и отступил. Марцелла
вскинула подбородок: ее улыбка – жгучая, гордая – блеснула лунным
серпом.
Виолончель вступила медленно,
тягуче.
– Темные ночи летят,
Город укроют вуалью, –
затянула Марцелла. Ее глубокий голос потек сквозь залу, следом за
дымом свечей и сигар.