Приказной долго молчал.
– Не люблю.
Смачно харкнул на землю, словно, подтверждая свое заявление.
– Ядра сам подберешь.
Развернулся и ушел.
Никогда еще Дурной не возвращался от приказного таким злым.
Вроде, наоборот, на этот раз всё прошло без проблем, а осадочек
остался крайне неприятный. Словно, макнулся в нечистоты. С
удивлением Санька осознал, что у себя в Темноводном жил, будто, в
особом мире. Далеко не идеальном, конечно. Но там чувствовал
какой-то дух братства. Почти в каждом сидело желание трудиться и
созидать, желание прийти ближнему на помощь. Даже к местным
отношение становилось всё лучше и лучше; после битвы с Минандали
казаки даже братались с отдельными даурами. Причем, это касалось не
только изначальной ватажки. Кашинские прибились – и легко переняли
этот «дух». Отряд Нехорошко послали доглядывать за «ворами», а и
среди них уже появились сторонники нового образа жизни.
«Место что ли заколдованное?» – иной раз шутил беглец из
будущего.
А в Кумарском всё иначе. Вроде, дружны землепроходцы, веет от
полка Кузнеца мощью и силой. Но еще сильнее смердит страхом.
Неистребимым страхом, что найдут и накажут. Даже, если ничего не
сделал. Ну, а коли, в любом случае, придет неотвратимая кара –
тогда лучше уж сделать! Захапать, задуванить, обобрать, пустить в
обвод! Хоть, полушку, а урвать себе от этого «ничейного»
пирога.
«Такая богатая земля, – вздыхал Дурной, сидя на носу дощаника. –
А для них она не своя. Просто ничейная. Хватай, что плохо лежит, и
плевать, что будет дальше».
Он давно уже сравнивал войско Хабарова (а после и Кузнеца) с
саранчой, которая объедала всё на своем пути. Богатый обжитый край
запустел за десяток лет. Онуфрий Степанович писал воеводам год за
годом о постоянной «хлебной нуже», о том, что «людишек не стало»,
что давать ясак некому.
– Вот он что, правда, что ли, не понимает, что сам всё это и
породил? – Санька уже начал вслух бормотать, разговаривая сам с
собой. – Ну, в этот год ему еще удастся дючеров на Сунгари
обобрать. А будущим летом он там уже никого не найдет. Шархуда не
дурак, понял, что Минандали никого на разбил. И дючеров также
переселил, как до того дауров… А Кузнец только руками разводил, да
царю-батюшке отписки слал… Слёзные…
Дурной аж застыл, пронзенный воспоминанием. Вспоминал-вспоминал
Кузнцовы отписки, да вдруг и вспомнил! Вспомнил загадочного сына
боярского Федора Пущина! И впрямь приперся тот в Кумарский после
осады, всего лишь с несколькими служилыми, что остались у него с
Аргунской экспедиции. Мало, совсем мало сведений было про этого
дворянина, но те, что имелись, теперь вдруг напугали Саньку. Да
так, что заорал он не своим голосом: