Последние были последовательными
врагами советской власти и люто ее ненавидели, хорошо знали
местность и людей, знали, из чьих семей мужчины уходили в лес.
Такие полицайские командиры, ведущие с партизанами жестокую войну
на уничтожение и вселявшие ужас в гражданских, были особенно ценны
для немцев – но именно их смерти от рук партизан убеждали народ,
что враг так и не стал хозяином даже на оккупированных землях.
А полицаям напоминали, что за свои
преступления они получат расплату – и даже самые влиятельные,
авторитетные и защищенные среди них уязвимы…
Конечно, у нас ситуация все же
отличается – у врага нет оккупационного режима и круговой поруки с
расстрелами заложников. Пока есть лишь отряды фуражиров, грабящих
местное население с целью обеспечить коронное польское войско
провиантом – и банды грабителей, насильников и убийц,
терроризирующих мирняк ради наживы. И тех, и других мы должны – и
будем! – истреблять.
Вот только фуражиры и грабители –
это второстепенная, сопутствующая задача. Ради которой я не стану
терять людей, коли риск высоких потерь будет велик столь же велик,
как и сегодня днем – даже ради спасения простых крестьян.
О том, что среди жертв налетчиков
обязательно окажется чья-та Рада, чья-то мама, чей-то ребенок… Об
этом лучше просто не думать.
…Черкасы не выставляли никаких
постов – не ожидали, что в окрестностях осажденного королем
Смоленска найдутся те, кто рискнет напасть на прислужников ляхов.
Так что вырезали мы всех фактически без боя – напившиеся до потери
сознания выродки не сумели оказать нам никакого сопротивления, и
«штурмовая группа» не потеряла ни одного бойца! Да что там, в ходе
пары все же вспыхнувших скоротечных схваток запорожцы не оставили
моим воям даже царапины – пытающихся бешено размахивать саблями
черкасов зарубить труда не составило…
Одиннадцать человек без потерь
истребили более двадцати. И как бы не разбередила душу моим
ратникам гибель селян, они были вынуждены признать эффективность
выбранной мной тактики. Это во-первых.
А во-вторых, у черкасов нашлось
немало огнестрельного оружия: семь фитильных пищалей и два
кавалерийских карабина с колесцовыми замками, четыре пистоля – а в
довесок, еще и три татарских «сегментарных» лука с полными
колчанами стрел.
Тут к слову, стоит сказать вот что:
в представление моих современников казаки шестнадцатого,
семнадцатого столетий – это одетый в обноски разбойный сброд из
самых бедовых, отчаянных мужиков, чуть что, хватающихся за
сабельку. И доля истины в этом есть… Но при всем при этом
насыщенность огнестрельным оружием у казаков была чуть ли не выше,
чем в европейских армиях – этим и объясняются их успехи в схватках
с зачастую превосходящими числом турками и татарами. Каждый
настоящий казак стремился добыть себе пищали или самопал – купить,
выменять, взять трофеем в бою. Во время морских походов что у
донцов, что у запорожцев было порой по две, и даже по три пищали на
брата – а огонь они вели залпами, одним бортом струга, обращенным к
врагу. В то время как казаки у второго борта перезаряжали для
товарищей оружие… Успехи того же Ермака при покорении Сибири малым
войском всего в пятьсот с лишним казаков и какого-то количества
наемных строгановских артиллеристов, были обусловлены значительным
количеством наличных пищалей – и искусством казаков в ведении
«огненного боя».