Подъезжаю к стоящим впереди Турслану
Хаши и хорезмийцу. Последний, нагнувшись ко мне, шепчет.
– Молчи и слушай, потом расскажешь
подробно обо всем, что скажут руссы.
Молча киваю, мол, понял, и смотрю на
встречающих. С полсотни крепких квадратных ребят в кольчугах и
кованых шлемах. Бородатые лица смотрят недобро, но мечи пока в
ножнах. Впереди двое, похожи друг на друга как журавль и енот. Один
худой и высокий с длинным, вытянутым носом на узком породистом
лице. Другой, маленький, широкий, с круглой скуластой физиономией и
расплющенным как у боксера носярой. Если бы не драматичность
ситуации, я бы непременно посмеялся, но сейчас меня вряд ли чем
можно развеселить.
Остановившиеся напротив встречающие
молча чего-то ждут, и я бросаю быстрый взгляд на хорезмийца и снова
на моих далеких предков. По лицам абсолютно точно видно, что обе
стороны знают кто есть кто, но играют в какие-то непонятные мне
церемониальные тонкости.
Пауза неприятно затягивается, и мне
видно, как Турслан, наконец, подал знак хорезмийцу, и тот
обрадованно обратился к руссам.
– Посол великого хана Бату к князю
киевскому – Турслан Хаши со свитой…
Он еще что-то там витиевато лопочет,
но я уже услышал то, что хотел и успокоился. «Раз Батый, значит все
же 1237, и судьба этого посольства истории неизвестна. Все-таки
лучше, чем заранее знать, что всех перебьют».
Дослушав посла и, смягчившись лицом,
высокий тоже представился.
– Я, тысяцкий города Киева, Якун
Намнежич, и… – Он повел рукой в сторону своего квадратного
спутника. – Княжий боярин, Дмитро Ейкович. По воле князя Киевского,
Ярослава Всеволодовича, должны сопроводить тебя, посол, ко двору со
всеми полагающимися почестями и уважением.
Слушаю внимательно, но думаю, что с
этой представительской ботвой монгольский переводчик справится без
моей помощи. Так и есть, после длительных словесных «реверансов»,
мы трогаемся в сторону города, и про меня пока не вспоминают.
Русские занимают позицию спереди и сзади посольства, беря его в
своеобразное кольцо. Монголы воспринимают это спокойно, храня на
лицах полнейшую невозмутимость.
Вскоре показываются первые домишки,
сначала редкие, но с каждой минутой застройка становится все
плотнее и плотнее. Народу вокруг тоже прибавилось, мы приближаемся
к рыночной площади, и едущий впереди отряд дружинников, не
церемонясь, разгоняет любопытных. Удары нагайкой сыпятся направо и
налево, и мне хорошо видно, как всякий раз при этом хмурится лицо
киевского тысяцкого. Это наводит меня на мысль, что
суздальско-новгородская дружина Ярослава не шибко ладит с местным
населением.