На виске у раненого вздулась от
напряжения вена, и он через силу, все же выдавил из себя.
– Ярема я, из боевых холопов боярина
Козима.
«Боярин Козима, наверно, один из тех,
кого в ханской юрте убили. – Прокручиваю еще раз недавние события и
тут начинаю четко осознавать мотивацию своих поступков. – Глупо
обманывать самого себя. В глубине души ты давно уже все понял. Ты
этого мужика вытащил, чтобы рязанского князя о сговоре предупредить
и, возможно, ход истории изменить. – Непроизвольно оборачиваюсь, не
подслушивает ли кто. – А за это, как ты сам знаешь, наказание
неминуемо последует, а если еще и Кулькан узнает, то и ждать не
придется. Кожу со спины сдерут и на дороге подыхать бросят».
Бросаю взгляд на своих так называемых
слуг, и несмотря на дрожь в коленях, решаюсь.
– Куранбаса, принеси воды. – Быстро
пытаюсь придумать: куда бы отправить второго и, не найдя ничего
лучшего, отправляю его за дровами.
Эти двое особо не торопятся и
подозрительно косятся в мою сторону, так что я не выдерживаю.
– Давайте живо, я что вас ждать
должен?!
Это подействовало, и они тут же
выскакивают из юрты. Едва полог закрылся, я повернулся к
раненому.
– Утром тебе дадут лошадь и отправят
обратно в Рязань. Я хочу, чтобы ты передал князю мои слова. Пусть в
поле войско не выводит, татары здесь не одни. Ярослав Киевский и
Михаил Черниговский с ними заодно. Пусть князь ваш с дружиной и со
всем городом садится за стены, в оборону, и ждет подхода подмоги от
Юрия Всеволодовича. Это ваш единственный шанс выжить.
Пока говорил не замечал, а вот
выпалил все и вдруг увидел, как округлился от изумления выпученный
на меня глаз. Не совсем поняв в чем дело, спрашиваю:
– Ты понял меня?
Мужик кивает, а затем вдруг
произносит.
– Зачем?
Теперь мой черед удивленно умолкнуть.
Пока я решаю, что он имеет в виду, раненый повторяет.
– Зачем мне к князю с этим идти. То,
что Ярослав с Михаилом воду в городе мутят и войной идут, так то и
так все ведают. А по воинским делам, Юрий Ингваревич страсть как не
любит, когда низшие людишки не в свои дела лезут. В поле или в
осаду, это уж он сам пусть решает, не мое это дело.
Не знаю, чувствовал ли я себя
когда-нибудь большим идиотом, чем сейчас. Я тут переживаю, рискую,
можно сказать, жизнью, а никому, оказывается, это не нужно. В
довершении к чувству чудовищного унижения, в голове зазвучал
знакомый каркающий смех, и слова моего куратора резанули
сознание.