Аура окаянника подёрнулась стальным налётом — признак холодного гнева.
— Если не замышляешь дурного, надень этот амулет, который всякому раскроет твою потустороннюю природу.
— И не подумаю. Нет такого закона, чтобы честному привидению таскать на себе всякую дрянь!
Ухмыльнулась ему в лицо, взяла в руки нож и двузубую вилку. Каплун стынет.
Бирюза выцвела, вокруг окаянника клубилось предгрозовое облако с проблесками малиновых зарниц. {Ткань мира} боязливо зыбилась, и едоки за столами поёживались, чувствуя её дрожь. Стражи Света выше закона. Они сами — закон, и ничего потом не докажешь…
Правая рука покойника нырнула под плащ, а когда вынырнула, на раскрытой ладони обнаружился кругляш тьмы размером с золотой динарий.
— Знаешь, что это такое?
Ещё бы не знать! Но {вышибала} — артефакт дорогой и редкий. Срабатывает всего раз. Глупо расходовать такую ценность на строптивое, но ни в чём не повинное привидение.
Левую руку женаранец держал так, чтобы перстень был на виду — в гелиодоре просверкивали золотые искры. Если он вышибет меня из Мира, мрак знает, когда удастся вернуться. Может, завтра, может, через пару лет. Такова уж это подлая игрушка.
Искры собрались в пучок, камень налился медовым светом. Инквизитор ждал. Скулы его затвердели, рот сжался в плотную линию, малиновое зарево над капюшоном разгоралось всё сильнее…
Сбежать за {завесу} самой — прямо сейчас? Нет уж. Лучше позволим пареньку сохранить лицо.
Я демонстративно вздохнула и закатила глаза: надоел, зануда!
— Ладно, давай свою погремушку.
Надевать через голову не стала — протащила шнурок прямо сквозь шею, кстати, почти непрозрачную. Кожу сейчас же защипало. Пришлось приложить усилие, чтобы не скривиться и не передёрнуться. Но я всё-таки не домашний {сверчок}, а настоящее странствующее приведение, к тому же хорошо подкрепившееся. Кокетливо пристроила диск между ключиц, улыбнулась сладчайшей улыбкой:
— Доволен, солнце моё?
Лицо инквизитора потемнело. Он резко качнулся вперёд:
— Не дерзи мне, нежить!
Опустила глаза, будто в испуге. А мальчуган, должно быть, неплохо поёт. Вон какие басистые обертона.
Посверлив меня взглядом для пущей важности, окаянник поднялся. Аура его начала остывать, из малиновой сделалась сизовато-лиловой.
— Я буду за тобой присматривать, — пригрозил он, пряча вышибалу.