– Зачем на руках? – нервно спросила Петра, губы которой дрожали, и она очень не хотела расплакаться у Мигеля на руках. – И никакое я не сокровище, ты ничего про меня не знаешь, чтобы выводы делать! И... вообще...
Она хотела сказать «отпусти», но побоялась, что и впрямь отпустит.
– Тш-ш-ш, девочка. Совсем тебя расстроил, несчастный мой цветок, – Мигель прижал ее к себе еще крепче, склонился еще ниже, снова уткнулся носом, теперь в висок, и коснулся губами скулы. – Ты удивительный цветок, Петра, тебя нужно носить на руках, потому что только этого ты и заслуживаешь, а когда ты расстроена – тем более нужно, держать крепко и не отпускать. Я уже достаточно знаю… чтобы носить и не отпускать. Какая ты восхитительно чуткая, как трепещешь от каждого прикосновения, ты себе даже не представляешь, какое удовольствие в этом – чувствовать тебя в своих объятьях, вести тебя в танце, когда ты отзываешься на каждое движение. Невозможно было не представлять… как ты отзываешься на другое. На ласки и поцелуи. Но все равно оказалось лучше, чем я представлял. И я хочу еще. Хочу тебя, со мной, не на один вечер и не на одну ночь… хочу тебя всю. Чудесный цветок и сокровище. Никуда не отпущу и на руках отнесу куда угодно, – пока Мигель говорил, он склонился к ней близко-близко, едва не касаясь ее губ, и смотрел прямо в глаза, и тихий полушепот звучал мягко и низко, будто мурлыканье кошки.
От его слов и от голоса, от всего, к Петре вернулось ее желание, и она просто прошептала:
– Тогда целуй… а потом, когда-нибудь, и все остальное.
– Спасибо… драгоценная, – прошептал Мигель прямо ей в губы и немедленно поцеловал. На этот раз – не дразня и не заигрывая, мягко и неторопливо, сперва лаская губы Петры своими губами и языком, потом – лаская языком язык, с томительной нежностью, неспешно, поглаживая и посасывая, будто хотел впитать Петру в себя или слить их губы воедино в бесконечной ласке. Впрочем, она все-таки закончилась, хотя и казалась невозможно долгой, как тот танец, и Мигель, слегка отстранившись, но продолжая склоняться над Петрой и глядя в глаза, проговорил все тем же мурлыкающим полушепотом: – Тебя хочется пробовать не спеша, как хорошее вино. Такая же восхитительная на вкус и голову кружишь. Mi flor…
Цветочком Петру никто никогда не называл. Это было приятно, как и поцелуи, как и его обещания. Но все равно пора было домой, сама она с вечеринки ушла бы даже чуть раньше.