— Мой сын. Кинъярэ, — назвала она истинное, давно забытое имя, — мой бедный мальчик, иди сюда – женщина распахнула объятья.
Ей все равно десять им лет или десять сотен. Лаванда, вереск… и одуряющий запах асфодели, смертный запах, который вызывает на тонких губах мужчины почти нежную улыбку. Длинные пальцы гладят спутанные волосы, касаются исполосованной спины – и все раны исчезают без следа, без шрама. Безумие в ярко-синих в этот миг глазах отступает, уступая место безнадежной усталости.
— Почему ты молчала? Не приходила? Оставила нас! – почти упрек.
— Я не властна вмешиваться в ваши судьбы, ты знаешь, — знакомый ответ, — если вмешаюсь я – следом начнут вмешиваться и другие. Он хотел бы попрекнуть, но не мог – потому что в холодных глазах видел всю горечь, всю печаль и тоску Матери, потерявшей своих детей.
Их взгляды встретились. Скрестились, почти звеня. И на миг сквозь отрешенность на вечно-прекрасном лице проглянул тот же неистовый яростный оскал.
— Я помню каждое мое дитя. Вижу и ощущаю смерть каждого из вас, все ваши страдания и боль. Покарай их, Кинъярэ, — эти слова говорила уже не Мать, нет. Второй лик Смерти — смертоносный мужчина с темными, словно слепыми провалами вместо глаз.
Ухватил за подбородок, почти зло дернул за волосы, укутывая запахом тлена.
— Уничтожь их, мое дитя. Мое сердце плачет, когда вы страдаете. Души испытывают мучения и не могут уйти на перерождение, а мир рушится с каждым годом. Восстанови равновесие.
— Я сделаю это, — смешок, в котором нет никакой радости, — я сделаю все, что вы прикажете мне. Потому что это мой долг. И потому что я так хочу.
— Меня это радует, — тьма в чужих глазах заклубилась, заволновалась, взрываясь искорками. Непослушный сын. Своенравный, безумный, злой. Но не менее от этого любимый.
Мортэли зарывается пальцами в густые волосы сына, пропуская меж них искорки, исчезающие тут же из вида. Это отодвинет безумие еще чуть-чуть. До тех пор, пока не появится его опора, его Гардэ.
— Будь осторожнее, сын. И береги свою… добычу… Ведь ты знаешь, что сердце дракона Смерти дороже всех сокровищ мира.
Он не сказал, что одобряет план. Не подтвердил чужие догадки, не…
Но когда присутствие Великого истаяло, в древнем Храме стало легче дышать, а на душу впервые за долгие сотни лет опустился покой. Амондо посмотрел на свои ладони – в них откуда-то взялся терпко пахнущий цветок, напитанный силой смерти. Ответ на многие его вопросы. Поддержка. Да и просто надежда на будущее. Пальцы, покрывшиеся обсидиановой чешуей, стиснули цветок.