– Ой, нянюшка, ну что ты опять-то? Да ничего плохого я не делала...
Совесть с ядовитой ухмылкой подбросила напоминание о жарких поцелуях с необыкновенно красивым мужчиной, от одних воспоминаний о котором по телу бегали мурашки.
Ожившая грёза, а не мужчина, но… её поведение разумным и приличным вряд ли бы кто назвал. Быстренько задвинув совесть в тёмный ящик своего сознания, Вильма состроила самую наиневиннейшую из всех невинных гримас, и прощебетала:
– Я просто гуляла. Там, знаешь, какие цветы красивые?..
– Знаю я твои цветочки. Ладно, идём.
– Куда?
– Я же сказала, человек из столицы тебя ждёт. Ты что же? Меня совсем не слушаешь?
– Слушаю. Просто мне надо переодеться.
Увидев, как Констанс закатила глаза, Вильма смолкла.
– Какое ещё – «переоденусь»? Ты и без того заставила себя ждать три часа. Иди – быстро иди! Мухой!
Констанс бесцеремонно подтолкнула свою госпожу в сторону выхода из конюшни. Вильма без возражений покорно двинулась в указанном направлении.
– Что за человек? Что ему нужно? Ты знаешь?
– Конечно! Он же вот прямо вот так, с порога взял мне всё, да и выложил. Но если ты соизволишь немного поторопиться, есть шанс узнать.
После яркого полуденного солнца переходы замка казались необычайно тёмными. Покои отца находились в восточном крыле замка и большую часть времени стояли закрытыми. Люди и сами не стремились попасть сюда, о хайримах и их способностях ходило много устрашающих легенд.
Вильму отцовские лаборатории не пугали, но Констанс всегда строго следила за тем, чтобы её подопечная пробиралась сюда как можно реже. В те же разы, что удавалось обмануть бдительность наставницы ничего интересного увидеть не удалось. Выставленные в банках под закрытыми стёклами головы непонятных уродцев скорее отвращали, чем пугали. Запахи неизвестных составов были едкими и вонючими. Книги написаны на непонятных языках. На тех полках, до которых смогла дотянуться, тоже ничего волнующего, таинственного: всё больше какие-то порошки, травы, толчённые, мелко смолотые, крупинками, горошком. И всё это тоже пахнет… так себе. Не то амбре, что исходит от выгребных ям, но нечто остро-кислое, въедающееся в память и в кожу.
Отцовский кабинет, в отличие от лабораторий, от неё никто и никогда не закрывал.
Комната была сумеречной, в ней часто пахло дождём и кожей. В те редкие, быстро пролетающие дни, что отец проводил в поместье, в камине ярко пылал огонь, на столе прохлаждался бокал с алым вином, а на пюпитре всегда стоял какой-нибудь древний, тяжёлый том.