Временами Лунану казалось, что мать давно повредилась рассудком. Порой ее уносило в странное, полубредовое состояние. И в нем она могла нести такую околомагическую околесицу, что не только верить, даже просто слушать было невыносимо. В ее сознании перемешивались обрывки старых пророчеств, выдержки из древних книг, отголоски легенд или собственных несбывшихся надежд. Ярва рассказывала, что когда-то, еще до его рождения, Гюда Мьёль была сильной колдуньей с пророческим даром. Гибель отца едва не свела ее в могилу, а от дара не осталось ничего, кроме памяти. Отца Лунан не помнил, а мать такой и знал всю жизнь — замкнутой, отчужденной, погруженной то в собственные страхи, то в бесплодные попытки вернуть утраченный дар. Мать вдруг стала для него матерью всего на несколько лет, когда в его жизни появилась Йоле. Вдовствующая герцогиня будто ожила, оттаяла и, кажется, впервые назвала его сыном. После смерти Йоле все стало еще хуже, чем было раньше, и они с матерью потеряли друг друга окончательно.
От ее флигеля, мрачного, с вечно закрытыми ставнями, шарахалась даже бесстрашная дворовая ребятня. Листерис мать за десять лет не удостоила даже знакомством, но ее сыновей призывала к себе раз в месяц, и после этих «счастливых встреч» младшему, Колману, снились кошмары, а Бреган замыкался в себе, пугая Листерис до слез. И только Эрдбирен удавалось как-то ладить с бабушкой. Иногда Лунану казалось, что мать тоже узнает в ней Йоле, и это их как будто сближает. Хоть что-то, усмехался он после очередной безрадостной встречи.
Однако две недели назад, когда пришел рассказать новости о милости короля и грядущей свадьбе Эрдбирен, а в ответ получил захлопнувшуюся перед носом дверь, он всерьез готов был вызвать к матери целителя-ментальщика, хоть из самой столицы, потому что ее странности перешли все мыслимые пределы. Но Ярва отговорила. Видно, зря, раз теперь матери взбрело в голову вмешиваться в его дела, а верная наперсница не сумела удержать ее от такого сумасбродства.
— Идем, — коротко приказал Лунан, устремляясь вниз по каменистому склону.
***
Родовой замок Мьёлей выходил на обрыв глухой северной стеной и двумя башнями — Надежды и Чайки. На вершине башни Надежды испокон веков каждую ночь и в хмурые штормовые дни зажигали магический огонь, чтобы сбившиеся с курса корабли не вынесло на скальную гряду, отделявшую Северный гребень — оконечность северных земель Стормберга — от открытого моря.