Листерис ненавидела северную осень, да что там, она ненавидела весь север целиком, вместе с его обитателями. Когда-то Лунан думал, что тоже ненавидит, рвался из родного замка в столицу — в настоящую жизнь, подальше от «замшелых северных дикарей». Но сейчас ему казалось, что и эти низкие тучи, переполненные непролитым ливнем, и эти бурые безрадостные просторы, и обросшие солевыми наростами прибрежные валуны проросли в нем так глубоко и так крепко, что никакая столица с ее соблазнами, интригами и возможностями их не выдерет. Лунан Мьёль навсегда останется сыном северных земель, и это правильно.
— Отец! — Принес откуда-то издали ветер, и Лунан придержал на развилке рвущуюся вперед Бурю, прищурился, вглядываясь в уводящую направо вниз лесистую дорогу. Налево начинался спуск к причалам, значит, Мартин не ошибся с расчетами, и им и впрямь повезло.
Эрдбирен на взмыленном жеребце ловчего Альма — самом резвом в герцогских конюшнях, не считая Бури, вылетела из пролеска, и Лунан не сдержал улыбки. Их с Йоле девочка выросла в настоящую красавицу. А от нее такой, взволнованной, раскрасневшейся, с выбившимися из толстых кос непокорными кудряшками, никто в здравом уме не смог бы отвести взгляда. Сердце болезненно сжалось от одной мысли, что Астор может причинить ей боль. Нет, резко одернул себя Лунан, откровенно любуясь подъезжающей дочерью. Нет. Что бы ни говорили о Ястребе завистники и идиоты, он всегда был человеком чести. Но если он все же посмеет не разглядеть в Эрдбирен настоящее сокровище, посмеет сделать ее несчастной, герцог Мьёль лично свернет ему шею. И плевать на последствия!
— Что случилось? — Эрдбирен остановила жеребца, тот недовольно загарцевал под ней, но дочь с детства отменно держалась в седле, такими финтами ее было не пронять. — Альм ничего не объяснил. Сунул поводья, крикнул: «Скачите во весь дух, госпожа!», и все!
— Ее сиятельство вдовствующая герцогиня пожаловали на причал, — торопливо объяснил только что подскакавший Мартин. — Я подумал, ваше присутствие будет нелишним.
— Поедем, — вмешался Лунан, тронув поводья Бури. — Лучше увидим своими глазами, что затеяла твоя безумная бабушка.
***
На южном причале толпилась адская прорва народа, и Лунану уже от одной этой картины стало не по себе. Нет, погрузка шла полным ходом. Натужно скрипели лебедки, слаженно перекидывались и крепились тросы. Под дружное «Кха!» из десятков луженых глоток, со свистом рассекая воздух, вонзались в подплывающие льдины, как в масло, острия магических крючьев. Нанятые маги знали свою работу, как знал ее каждый, кто из года в год трудился на погрузке черного льда в северных землях. Но вот скопище зрителей, от мала до велика толпившихся на причале и на всем берегу, собралось здесь, уж конечно, поглазеть не на лед, а на неожиданно спустившуюся буквально с небес на землю — аж с вершины холма к простым смертным, из которых магов было раз-два и обчелся — ее сиятельство старую герцогиню. Которую большинство жителей герцогства и в глаза-то отродясь не видели. Мать, поддерживаемая с двух сторон Ярвой и одноглазым Ральфом, стояла посреди причала на огромном обломке льдины, как статуя безутешной вдовы на пьедестале. Вся в черном с ног до головы, от траурной вуали на чепце до кружевных перчаток и тяжелой креповой юбки. И черный лед под ней отзывался на остатки ее магии, вспыхивал золотисто-синими искрами.