«Разъездной» не отличался комфортом больших пароходов и каютки на нем были маленькие и тесные. Чтобы не мешать Ваське наводить временный дорожный уют Александр Петрович вышел в коридор, где встретил Ивана, которого точно так же выставила Фенечка. Завязался легкий дорожный треп. Основную тему командировки по обоюдному уговору не затрагивали. Собственно, все было оговорено еще дома.
Двери кают открылись почти одновременно и жены попросили мужей перестать попусту болтать и проследовать в апартаменты. Александр Петрович, наговорившийся за последнюю неделю до истирания языка, с удовольствием проследовал. Васька, которую не то что назвать Васькой, а даже думать о таковой как-то не хотелось, а на язык все более просилось Василиса для домашних и Василиса Егоровна для всех прочих. Но сама себя она считала Васькой и поэтому вела себя соответственно. Так вот, эта Васька, облаченная в легкий халатик с массой волос, собранных в пышный хвост, уселась на широкой кровати, занимающей добрую половину пространства каюты и спросила нейтральным голосом без малейшего намека:
- Ну и что теперь делать будем?
- Хм-м, - Александр Петрович сделал вид, что задумался, потом вскинул голову. - Знаешь, у меня появилась совершенно оригинальная мысль. Надо пообедать.
- Васька некоторое время ошарашенно смотрела на невинно улыбающегося мужа, потом засмеялась.
- Ох, Шурка, я никогда наверно не привыкну к твоим оригинальным мыслям. Мы же совсем недавно завтракали.
- Как же недавно? - удивился Александр Петрович и поцеловал Ваську. - Уже четыре часа прошло.
- Во-первых, не четыре, а три с половиной, а во-вторых, не подлизывайся.
- Ну и ладно, - Александр Петрович вздохнул. - Умру голодным. А перед смертью всем скажу, что это из-за тебя.
Глаза Васьки загорелись синим светом, но она не успела ничего сказать, как в дверь постучали и голос Фенечки спросил:
- Ребята, вы на обед идете?
Не останавливаясь на заправку, «Разъездной» миновал Царицын, намереваясь до ночи добраться до Камышина, где и заночевать. Александр Петрович сидел на своем любимом месте на баке, где у него стояло персональное креслице, и был созерцательно задумчив. За спиной пыхтел пароход, исправно делая свои десять узлов, мокро шумели колеса, впереди синели сумерки. От огней на мачте желто отблескивала бегущая навстречу Волга. На коленях свернулась и тихо дышала непременно присутствующая любимая Васька. Все располагало. И тут от надстройки его окликнули: