– Когда-нибудь мы будем взрывать своими выступлениями огромные залы, – говорил Донни. – Меня вдохновляет история «Алого крыла».
– А меня нет, – вздыхала Сэйди. – Кто знает, сколько там наврано? Да и потом, у нас нет такой труппы, чтоб ездить по стране с выступлениями. Быть может, мы её когда-нибудь и отыщем, но сейчас надо пробовать какие-то другие способы прорваться на большую сцену.
И вот на излёте октября, когда город был до отказа наполнен моросью и туманом, Донни и Сэйди снова остались в вечернюю смену, а когда она закончилась, закрыли двери, пробрались в зал и включили микрофон. Свет уличных фонарей падал на маленькую сцену через большие окна ресторана, и это создавало ощущение чуда и таинства.
Сэйди сняла кружевной передник и наколку. Донни снял нарукавники и плотный фартук. Подал девушке руку. Вместе они забрались на сцену. Донни сел за пианино и тихо, без стука, открыл крышку, Сэйди встала рядом и слабо подула в микрофон. Протяжный негромкий гул разнёсся по залу.
– Давай, – вполголоса произнёс Донни.
Не было смысла шептаться. Никто не слышал их: по правилам, заведения закрывались в час ночи, а было уже почти два. Никто не видел их: свет ведь был погашен. Даже уборщица, не глядя на молодых людей, закончила мытье пола и ушла, тяжело ступая разбитыми ногами. Но страшно было спугнуть что-то иное, что-то лёгкое и в то же время очень серьёзное, настоящее, что витало здесь, в этом зале, когда Донни и Сэйди были одни.
Донни вдохнул, выдохнул – и коснулся руками клавиш пианино.
Сэйди вдохнула и задержала дыхание – всего лишь на пару секунд. Первые аккорды дали ей время настроиться, войти в крошечный мир песни.
И песня родилась на свет – нежная, светлая, такая, от которой слушатели непременно заплакали бы.
Но только этот нескладный, полноватый парнишка был всего лишь поваром. А эта прелестная девушка с неумело завитыми кудряшками – официанткой. Никто бы не позволил им играть и петь при слушателях. Слишком уж не артистичный был у них вид и слишком бедной – одежда. Униформа ресторана сидела на них не слишком ладно, а обувь была потрёпанной.
Все кажется бессмысленным,
Расплывчатым,
И стонет жизнь,
И наступает смерть,
Но в зале гаснет свет
И в мраке дымчатом
Выходит ангел,
Чтобы песню спеть…
Песня звучала так подходяще к этому времени и месту, что и пианист, и певица ощущали это всей кожей – даже нет, больше, всей сущностью! У Сэйди то и дело дрожал голос, у Донни срывались пальцы с клавиш, на глаза обоих наворачивались непрошеные слёзы. И они даже не удивились, когда в темноте и тишине, которыми окончилось их тайное выступление, прозвучали аплодисменты. Молодые люди чувствовали, что заслужили их – в музыке и песне был нерв, была настоящая жизнь!