– Убью, гад желтоглазый! – зашипел Птицелов, вынимая нож.
Ренн проворно отскочил, выставил вперед пустые ладони.
– Ох, прости, не признал, – не повышая голоса, чтобы не разбудить уставших вояк, спавших где попало, проговорил Ренн. – Я ж ничего, без оружия даже, вот, гляди!
– Чего тебе надо, паршивец?!
– Так ведь… князь Велигор запретил своим людям маравиек трогать. Я и подумал…
– Поговори мне, сучонок!
Любимец князя брызгал слюной, изрыгая словесную желчь и тихо беснуясь. Подошел к Ренну вплотную – тот не стал отступать, – схватил за грудки и приставил к горлу нож.
– Ты ведь это нарочно, да? Ведь нарочно спугнул!
– Клянусь Великим Пожинателем, я просто не признал…
Ренн откровенно забавлялся, насмехаясь над взбешенным паскудником. Он мог бы одним быстрым движением сунуть этот нож злодею прямо в глотку – тот бы и опомниться не успел, как отведал бы железной приправы к съеденному ужину. Иная кровь наделила Ренна звериной силой, быстротой и ловкостью, в поединках что с человеком, что с оборотнем, ему не было равных. Но он крепко усвоил наставления Жура: если можешь решить раздор миром, не используй меча и силой своей без нужды не похваляйся.
Будь человеком, а не чудовищем.
Не хотелось огорчать Жура, напакостив ему перед самым отъездом.
– Да не злись, Птицелов, ну не признал тебя, с кем не бывает. Давай разойдемся по добру? Тебе отдохнуть бы, а мне завтра сноху княжескую в Кифию везти.
– Еще раз попадешься мне под руку, паршивец, бельма твои желтые вытащу и в пасть тебе же засуну, чтобы помнил, как мне дорогу переходить!
Пнув Ренна напоследок по колену сапожищем, Птицелов потащился в терем. Ренн, усмехнувшись, отряхнул штаны и вернулся к своему стогу – в надежде все-таки подремать час-другой перед рассветом.
Но увы: стоило ему только сомкнуть веки, как перед внутренним взором предстала прекрасная маравийка Малена. Сон не шел, зато в голову лезли мысли, одна глупее другой. Мог ли он что-нибудь сделать для нее? Избавить ее от нежеланного замужества не в его власти. И пусть он лишь простой наемник, не клявшийся кифийскому князю в вечной верности, кто он, чтобы противостоять человеку, вознамерившемуся завоевать весь мир? А вот за Жура он охотно бы отдал свою никчемную шкуру. Ослушавшись приказа своего наставника, да что там – почти отца, он бы совершил величайшее в жизни предательство.