- Ты будешь танцевать вместе со мной.
Я пожала плечами. Какая разница, что делать? Не спорить же с сумасшедшими! Впрочем, эта сумасшедшая была самой нормальной из тех, с кем мне довелось общаться в своей жизни. Неудивительно, что десять лет спустя именно Ви попросит меня рассказать то, что я рассказываю сейчас. Жаль, что в предсмертной записке.
Однажды нас поймали. То ли мы слишком громко включили музыку, то ли смеялись, и наш смех на фоне гулкой школьной тишины показался оскорбительным для уха завуча, но нас поймала Людмила Аароновна. В классе ритмики, потных, разгоряченных, двух малолетних любовниц своего мужа.
Она указала нам на дверь, отобрала ключи, напоследок расплющив нас тяжелым взглядом.
Мне показалось, что у меня отняли воздух, и это разбудило во мне мрачную решимость. Я причесалась, накрасила глаза и пришла вечером к Майерам домой. Дверь открыла Людмила, в декольте и бигудях, за ее спиной маячил Степа в тапках. Меня здесь никто не ждал.
- Здрасте, - буркнула я, поднырнула под локоть Аароновны и, не снимая сандаликов, прошлепала к Степе в комнату.
Тот смотрел на меня… Этот взгляд… Я определила его как смесь восхищения с благодарностью.
- Скажи ей, чтобы вернула ключи, - велела я мрачно.
Степа в тапках и стариковской пижамке был такой милый, уютный… И безопасный. Не насильник, а так… старый греховодник. Хотя ему тогда было лет сорок, но мне он казался дремучей древностью, по-дурацки принаряжавшейся на свидания с малолеткой во фривольные трусы из черного атласа.
- Я скажу, - он, конечно же, все знал и был готов помочь, и будто бы не решался попросить об ответной услуге.
Я тихонько подошла к нему, обняла за талию и уткнулась ему в шею. Степа так растерялся, что отпрянул от меня и застегнул ворот пижамной рубашки. Судорожно сглотнул, я видела, как туда-сюда дернулся его кадык. Эта растерянность развеселила меня. Ах, какие мы благородные…
- Ну, так я останусь или как?
Степан Ефимович как подкошенный рухнул на колени и с силой прижал меня к себе, зарывшись лицом в складки моей юбки.
- Стокгольмский синдром, - объяснила Ви мой поступок, и я с ней полностью согласилась.
Мы стали танцевать открыто. Иногда в учебное время. Мы наглели. Это стоило мне чуть больше усилий, чаще всего это был минет. Я терпела, представляя душный пыльный балетный класс, который баба Маня никогда не убирала. Представляла, как гудят мои благодарные нагрузке мышцы. Я поняла, о чем говорила Ви: мне нечего терять, кроме самой себя. Я не могла вырваться, но могла ослабить тиски, в которых была зажата. Я отрывала от себя кусок какой-нибудь поблажкой для Степы, но тут же восстанавливала душевное равновесие растяжкой и гранд батманом. Я думала, что если сейчас подавлю рвотный рефлекс, быстро сплюну, пока не стошнило, то завтра буду танцевать весь день и после, перекусив копеечными столовскими пирожками, буду читать в углу, одним глазом наблюдая, как Ви пытается по видеоурокам на Ютюбе освоить новый для себя стиль.