— Ты будешь жить здесь. Никто тебя не тронет. Пока ты слушаешься — всё будет, как надо.
Сразу после этого он повез меня в центр столицы. Ни слова не сказав, просто бросил короткое: «Собирайся», — и ушёл. Я оделась в своё платье, одно из тех немногих приличных, на которые успела заработать своим телом, и спустилась вниз, где меня уже ждала его машина.
Лоренс сидел внутри, как всегда — с безупречной осанкой, в чёрной рубашке, от него пахло дорогим парфюмом и чем-то ледяным, как будто стужей, от которой хочется и зябко передёрнуться, и прижаться ближе. Он не произнёс ни слова всю дорогу до центральных районов. Только иногда скользил по мне взглядом — тяжёлым, властным. В груди у меня всё сжималось.
Мы вышли у модного бутика. Витрины сияли драгоценным светом, за стеклом — манекены в платьях, каждое из которых стоило столько, сколько я никогда не зарабатывала ни за один месяц.
— Сюда, — бросил он, даже не обернувшись.
Бутик был похож на храм роскоши. Белые мраморные полы, зеркала в золочёных рамах, шелест шёлка, приглушённый голос продавщиц. Они сразу кинулись к нам, но он поднял руку — молча. Всё замерло. Он посмотрел на меня и сказал:
— Примерочные — вон там. Я выберу. Ты наденешь. Всё, что мне понравится — купим.
И он начал выбирать.
Сначала — повседневные платья. Нежно-голубое с открытыми плечами, обтягивающее белое с вырезом на бедре, алое с корсетом. Я переодевалась, выходила, и он рассматривал меня с холодной вдумчивостью, как художник — своё полотно. Иногда молча кивал, иногда — бросал: «Нет. Следующее».
Потом пошли туфли, пальто, перчатки, украшения. Каждое движение — уверенное, властное. Как будто он всегда знал, в чём я должна быть. Я перестала думать. Просто надевала то, что он давал.
А потом он шагнул к витрине, за которой начиналась секция нижнего белья.
— Теперь — то, в чём ты будешь спать, — сказал он, не глядя на меня. — И просыпаться.
Я застыла. В груди всё перевернулось. Но я пошла.
Чёрное кружево, тонкие ленты, полупрозрачный шёлк. Он сам выбирал — с абсолютным спокойствием. Один комплект с жемчужинами на лифе, другой — почти невидимый, с ремешками, третий — в цвет моей кожи.
— Вот это. Это тоже. И это, — говорил он, не спрашивая мнения.
В примерочной я дрожала, надевая то, что он выбрал. Когда я вышла — в бледно-розовом, почти невесомом комплекте — он посмотрел на меня так, что у меня пересохло в горле.