Он сел рядом, провёл пальцем по ключице, вниз — по груди, по животу. Ледяной след на раскалённой коже.
— Такая красивая. Такая испорченная. — Его голос стал хриплым, почти звериным. — И вся моя.
Я задохнулась, когда он наклонился и провёл языком по коже, оставляя влажный след. Его ладони легли на мои бёдра. Его дыхание стало горячим, обжигающим. Я изогнулась, едва не вскрикнув — и прикусила губу до крови, чтобы не закричать вслух.
— Громко, Ама, — пробормотал он, целуя мою шею. — Я хочу, чтобы вся прислуга в этом доме знала, кто ты. И кому ты принадлежишь.
Я задыхалась. Я горела. Я умирала и воскресала под его руками. И, может быть, я была ничем. Может, я действительно была только его вещью. Но в эти моменты, в этой боли, в этом унижении — я чувствовала себя живой.
И этого было достаточно.
Простыни пахли его кожей — терпкой, тёплой, властной. Я с замиранием сердца смотрела, как он расстёгивает рубашку — одну пуговицу за другой, не сводя с меня глаз. Его тело — идеальное, словно высеченное из мрамора, с резкими линиями плеч, рельефом груди, напряжёнными мышцами живота.
— Раздвинь ноги, Амарелла, — прошептал он. — Ты ведь знаешь, для чего ты мне здесь.
Я дрожала — от страха, от желания, от собственной унизительной радости. Мои пальцы вцепились в простыню, и я повиновалась, медленно раздвигая колени, подчиняясь его взгляду, его голосу, его воле. Я принадлежала ему. Только ему.
Его ладонь легла мне на живот — горячая, уверенная. Он склонился, провёл губами по внутренней стороне бедра, и я задохнулась от первого же поцелуя, который обжег мою киску. Он знал, что делает. Он всегда знал. Его пальцы были искусны, его язык — мучительно жестким, пока не стал безжалостным. Я выгибалась под ним, кусая губы, теряя ощущение времени и пространства.
— Ты моя, — выдохнул он, поднимаясь и прижимаясь ко мне всем телом. — Только моя. Ни у кого больше не будет права касаться тебя.
Моё тело желало его. Оно жаждало боли, власти, ласки — всего, что исходило от него.
Он вошёл в меня резко, как всегда — не спрашивая, не предупреждая, просто беря. Я закричала, прикусила губу, сжалась, а потом — расслабилась, растворяясь в нём, в себе, в этом безумии. Он двигался жёстко, властно, каждым толчком утверждая свою власть надо мной. Его руки сжимали мои бёдра, его губы целовали мою шею, его голос — хриплый, низкий — нашёптывал мне на ухо грязные слова, от которых я стонала ещё сильнее.