Было прохладно. В воздухе стоял терпкий запах мела, старых пергаментов и хвои, которую раскидали вдоль подоконников перед зимними праздниками. Но я не чувствовала холода. Ни внутри, ни снаружи. Я была сосредоточена — до звона в ушах, до мелкой дрожи под кожей, до навязчивой чёткости каждого звука и запаха. Я знала, зачем пришла. Я знала, кто будет сидеть за столом экзаменатора. И знала, что она попытается меня уничтожить.
На мне было узкое графитово-синее платье — из плотной материи, обнимающее бёдра, подчёркивающее мою талию, словно вырезанную из камня. Разрез по бедру открывался при каждом шаге, давая возможность мельком увидеть подвязку кружевного чулка и вызывать у зрителей неосознанный прилив жара. Красная помада была идеальна. Не размазана, не тронута. Я уложила волосы в мягкие волны, которые спадали на плечи с вызывающей элегантностью. И надела свои любимые каблуки — те самые, в которых ощущала себя королевой. Или ведьмой. Или обоими сразу.
Я вошла в аудиторию первой. Остальные студенты тянули время, сжимались в кучки у стены, судорожно вспоминая теории, формулы, спорные трактовки. А я... я шла, как на подиум. Смотрела вперёд. Чувствовала, как каждый шаг отдаётся в пространстве уверенностью и вызовом. Мои каблуки стучали по каменному полу, как молотки судьбы.
И вот — я остановилась. Перед её столом.
Оливия де Валуа.
Преподавательница. Аристократка. Леди. Я слишком хорошо знала, как она держит спину прямо, даже когда мир рушится у неё под ногами. Знала, как её губы сжимаются в тонкую линию, когда она сдерживает эмоции. Знала, как она смотрела на меня после того, как Лоренц — наш с ней общий демон — выбрал не её.
Сегодня она была безупречна, как всегда. Белая блуза с высоким воротом, серебряная брошь в форме рунного символа, узкая юбка и сапоги на тонком каблуке. Волосы уложены в идеальный водопад. Но глаза... глаза горели холодом. Таким, что можно было обжечься.
Наши взгляды встретились. И что-то щёлкнуло. В воздухе. Во мне. В ней.
Молчание продлилось чуть дольше, чем положено. Чуть дольше, чем дозволено правилами этикета. Но никто не осмелился вмешаться. Никто не дышал.
Он выбрал меня. Не её.
Я стояла спокойно. Сдержанно. Но внутри... внутри сладко пела победа. Маленькая, чёрная, злобная.
— Востерштейн, — произнесла она наконец. Голос её был ровным, как лезвие ножа. — Ваш билет.