— Назад! Отпусти её, тварь!
— Сейчас же, Моррелис! Или мы…
Он повернул голову. Медленно.
И в следующий миг рванулся вперёд.
Не руками. Тело его хрустнуло, изменилось, изломалось — под кожей запульсировало что-то дикое, чудовищное. Его лицо вытянулось, кожа треснула, пальцы стали когтями, плечи — раздались. Всё это — на моих глазах. За долю секунды.
Он превратился. В зверя. В зверя из легенд.
Мех цвета ночи. Пасть. Массивное тело. Грудь ходит ходуном. Глаза светятся.
И тогда из теней, из боковых проходов, из воздуха — вырвались другие.
Его стая.
Такие же — огромные, тёмные, с урчанием в глотках.
Они не ждали приказа.
Всё случилось в один миг.
Первого охотника — в клочья. Второго — разодрали когтями, как мешок с мясом. Третий пытался выстрелить — не успел, пасть сомкнулась у него на горле.
Кровь ударила в потолок. Крик женщин слился в ревущий хор. Люди бежали, падали, визжали. Я слышала, как кто-то из священников молится. Кто-то — блюёт.
Я стояла. Живая. В белом.
В крови. В эпицентре ада.
А он, всё ещё держа меня, стоял на задних лапах, полузверь, полубог, полуболь.
И смотрел.
Только на меня.
— Теперь ты поняла, кто я? — прозвучал в голове голос. — Я оставляю след, от которого не отмыться. Ты моя. С этого момента. С этой крови. С этой дрожи в костях. С этого ужаса, который ты никогда не забудешь.И твой кошмар только начался, рыбка!
Я билась, как раненый зверёныш, слепо, яростно, с безумной верой в то, что смогу вырваться. Ногами цепляла пол, каблук сломался, пальцы рвались из его хватки, я дёргалась, визжала, била его, словно моё тело само отказывалось принять — это не сон. Это не репетиция ужаса. Это реальность. Всё моё естество протестовало, а он тащил меня вперёд, сквозь зал, обагрённый криками, разбитым хрусталём и кровью.
Бокалы разлетались под моими ногами, звон били, как похоронные колокола по мёртвой невесте. Я сбила поднос с угощениями, перевернула стол, свалила свечу, и та, опрокинувшись, заползла огненной змейкой в подол белого платья, прожигая ткань и превращая её в горящий саван. Но я не чувствовала боли — только дикое, рвущее изнутри желание жить, спастись, вернуться туда, где он не держит меня так, будто я не женщина, а трофей, украденный у самого Дьявола.
Платье тянулось за мной — длинный, измятый шлейф, как след из крика, из крови, из рваных надежд. Кружево цеплялось за пол, за тела, за щепки, пока в конце концов не треснуло с хрустом, как кость. Я орала, в голос, с надрывом, с отчаянием, в которое уже проникал хрип: