— Папа! Папа, пожалуйста! Помоги мне!
И тогда я увидела его.
Он стоял.
Не мёртвый. Не раненый.
Целый. И абсолютно беспомощный.
Глаза расширены, рот полуоткрыт. Его пальцы дрожали, будто хотел что-то сделать, сказать, броситься… но не смог. Парализованный страхом. Парализованный мощью этого зла, вырвавшего меня у него из рук. Он смотрел мне в глаза — и ничего не сделал.
Толпа взорвалась паникой. Люди бросались к выходам, охотники выстраивались в оборону, крича команды. Всё грохотало, трещало, рушилось. Гости в белом — женщины с рваными причёсками, мужчины с окровавленными воротниками — метались по залу, как жуки в костре.
Один из них достал пистолет. Выстрел.
Пуля ушла в стену.
И тогда — вспышка тьмы.
Один из волков Ромео, огромный, черный, с кровавыми клыками, бросился.
В доли секунды человек стал мясом.
Пасть сомкнулась на горле — хруст.
Плечо оторвано, кровь брызнула на лепнину, на лицо женщины рядом. Она завизжала — и её голос слился с ревущим хором ужаса. Её платье — белое, с кружевом — мгновенно стало алой тряпкой.
Секунды.
И всё, что было церемонией, стало бойней.
Мраморный зал, украшенный лилиями, теперь пах кровью, мехом, смертью.
А он…
Он держал меня на руках.
Как будто я — подарок.
Как будто этот ад — пир, устроенный ради меня.
Он нёс меня сквозь толпу — мимо мёртвых, мимо сломанных, мимо стенающих.
Я извивалась, рыдала, цеплялась за воздух, но он только крепче прижимал к себе, как нечто дорогое.
Как трофей, за который он пролил кровь.
Как жертву, которую повезёт в логово.
Как женщину, которую выбрал волк.
И когда мы проходили мимо моего отца, всё, что тот сделал — закрыл глаза.
Чтобы не видеть, как его дочь уносят в ад.