А враги, разумеется, не кончались. Им крайне важно было удержать
линию фронта, они знали цену и были готовы платить.
Следующего германца я принял на нож. Всадил лезвие ему в левый
бок, под ребра, и повторил процедуру несколько раз, для большей
доходчивости. Схватил винтовку, выпавшую из его рук, пристрелил еще
двоих, и тут мне самому прилетело.
пуля попала в колено, и нога сразу же перестала меня держать. Я
рухнул на грязную, уже пропитавшуюся кровью землю.
Боли я не чувствовал, я знал, что она придет чуть позже, и тогда
уже никуда от нее не денешься. И если меня вовремя не доставят к
полковому целителю, я на всю жизнь останусь хромым, потому как я
видел, что пуля раздробила коленную чашечку.
Правда, шансы на продолжительную жизнь у меня были минимальными
и таяли с каждым мигом.
Мы теряли позицию.
Германцев вокруг становилось все больше. Я дотянулся до
винтовки, снял еще одного, но это уже неточно, потому что голова у
меня кружилась и перед глазами все плыло. А потом несколько человек
спрыгнули в траншею, на дне которой я лежал, и чьи-то ноги прошлись
по всему моему телу, и в этот момент как раз пришла боль в колене,
но длилась она недолго, ровно до тех пор, пока чей-то милосердный
ботинок не наступил мне на голову.
***
Я лежал на сырой земле. Руки связаны за спиной, на глазах —
плотная повязка, так что не поймешь, день сейчас или ночь. Этот
день или уже следующий? Сколько я провалялся без сознания?
Тело превратилось в один пульсирующий комок боли, и даже трудно
было определить, откуда именно она исходит. Казалось, что болело
вообще все, весь организм целиком. Но, судя по тому, что я не истек
кровью, какую—то минимальную первую помощь мне все-таки
оказали.
Плен?
Я был уверен, что это ненадолго.
Таких, как я, в плен не берут. Как только они узнают, к какому
роду я принадлежу, мне сразу же пустят пулю в лоб. Или в затылок, в
зависимости от того, где человек с пистолетом будет стоять в момент
получения новостей. И даже выводить меня на улицу и искать
ближайшую стенку никто не станет.
В плену нас держать слишком опасно, ибо не существует никаких
средств контроля.
В давние времена плененные аристократы могли дать слово, что не
будут ничего предпринимать против своих пленителей в обмен на
сохранение жизни, и, говорят, что это даже работало.