Выпив для храбрости бокал
Шустовского, в назначенный час, не выпуская из руки в кармане
револьвера, заявился я вновь на Гороховую. В гостиной, где уже был
накрыт стол, меня встретил сам Распутин. Признаться, я едва узнал
его – так разительно переменился он всего за несколько часов!
Бороды и усов как не бывало, лицо гладко выбрито. Волосы зачёсаны
назад и собраны в тугой хвост, как до сих пор носят потомки
японских самураев. Из одежды – зауженные, едва шире кальсон,
светло-синие брюки, матросская тельняшка да жидовский лапсердак.
Холеные ногти. Признаться, я испытал шок.
«Владимир Митрофанович, вы желаете
застрелить меня тотчас же, или сперва отобедаем?» - учтиво спросил
Распутин. Я, коротко подумав, решил, что вот так, сходу палить даже
в такое исчадие ада, каков есть Распутин, не слишком благородно, и
согласился на трапезу. Под всё тот же Шустовский начался наш обед.
Непременно выпили за Государя. Затем – за Россию-матушку. Я ожидал,
что третий тост Распутин провозгласит за немку, и вот тогда я его
точно застрелю, но он предложил выпить – я цитирую – «за блюз во
всём мире, и чтоб больше не было войны». Я не знал, что такое этот
«блюз», но прекращение беспощадной бойни как нельзя более отвечало
моим чаяниям, потому тост я поддержал.
Потом же… Нет. Нет, нет и нет,
господа. Всё дальнейшее настолько не уложилось в моей бедной
голове, что бумаге доверить смогу это нескоро. Страшные,
нечеловеческие впечатления от этого сверхъестественного обеда всё
ещё бродят во мне вперемешку с Шустовским, так что потом, всё
потом. Одно знаю: если не уберёг меня револьвер, и всё это –
дьявольское наваждение гришкиного гипноза, в следующую минуту
просветления я пущу себе пулю в лоб… (Начиная со слов «Потом
же» в оригинале дневника весь абзац густо вымаран чернилами.
Восстановлен в 21… году после кропотливых исследований с
применением высокотехнологичного оборудования. Но, увы, к пониманию
того, что же произошло на Гороховой вечером 5 сентября 1916 года он
ничего не добавил…)
***
А хорошо мы с Пуришкевичем посидели!
Ай, хорошо. Убивать меня милейший Владимир Митрофанович пока
передумал – ну, и на том спасибо. Он явно испытывал диссонанс от
разницы между тем Распутиным, которого так мечтал убить и тем, кого
видел перед собой. После тоста за блюз и мир во всём мире я спросил
его: