После этих моих слов Пуришкевич
как-то резко протрезвел, посерьёзнел, встал и принялся
откланиваться.
- Теперь я вижу совершенно ясно, что
вы кто угодно, только не Распутин, - сказал он на пороге. –
Распутин, читающий Кэррола… Немыслимо! Не-мыс-ли-мо, господа!
А едва я, проводив Митрофаныча, вышел
на балкон перекурить, прибежал мой плюгавчик (как же его звать-то?)
с опять выпученными глазами.
- Григорий Ефимыч! Там к вам курьер.
– И многозначительно добавил: - Тот самый.
А вот и тот самый звонок, после
которого в зрительный зал уже не пускают. Жаль, рановато, - но
ничего не поделаешь. Посмотрим, чего от меня хочет тот самый
курьер.
- Зови, - коротко ответил я.
Курьер оказался обладателем
неприметной внешности. Причём, похоже, Распутина он знал неплохо,
потому как, увидев меня, сильно удивился.
- Добрейшего вечерочка, Григорий свет
Ефимыч! Значит, правду молва глаголет, что на вас благодать
божественная снизошла?
- Может, и снизошла, - пожал плечами.
– Кстати, как здоровье её императорского величества? Бодра ли?
Весела?
- Ух ты! – побледнев, сдавленным
голосом пробормотал курьер. – Лицо то же, глаза, голос… А так –
другой человек совсем! Её величество изволят пребывать в превеликом
любопытстве относительно вашей персоны. Впрочем, у меня к вам
письмо от неё. – курьер протянул мне незапечатанный конверт, после
чего увидел на столе давешний «Нью-Йорк Таймс» и побледнел бы ещё
сильнее, если б это было возможно.
- Присаживайтесь, друг мой, - махнул
я ему рукой в сторону кресла и налил коньяку на два пальца, - и
выпейте за здоровье Ея Величества, – а сам принялся читать письмо
императрицы. Учитывая уровень грамотности прежнего владельца моего
тела, написано оно было печатными буквами.
«Милый друг!
До Нас дошли сегодня
удивительнейшие слухи: будто снизошла на Вас божья благодать, и
открылись Вам все тайны этого мира и всех прочих. Поспешите же
прибыть с подателем сего в известное место и рассказать Нам об
всём».
Я дочитал, вздохнул и посмотрел на
«подателя сего» - он одним глотком махнул прекрасный напиток от
Шустова как косорыловку какую и продолжал пялиться на меня
изумлённым взором. Пришлось набулькать ему ещё и потребовать
письменный прибор. Понятно, что представать пред царицыны очи я
вовсе не собирался, так что решил ограничиться ответным
посланием.