— Я — Одиссей, Лаэрта сын, глава Итаки, — сказал Одиссей, явно
пытаясь косить под предыдущих ораторов. — Богоравный Агамемнон, ты
верховодишь нашим войском, поэтому вопрос тебе. Каков наш план?
— Наш план, о хитроумный Лаэртид? Мы плывем на Трою!
— А дальше?
— А дальше мы захватим побережье.
— А дальше?
— А дальше будем Трою штурмовать!
— Хороший план, — одобрил я. Одиссея явно надо было поддержать.
По крайней мере, чтобы его голос не звучал гласом вопиющего в
пустыне. — На выполнение уйдет лет десять.
В шатре засмеялись. Смеялись не от души, не в голос,
сдерживаясь, кое-кто просто прыснул в кулак. Но и это взбесило
вождя вождей.
— Что хочешь ты сказать, мудрейший Одиссей? — Меня он решил
просто игнорировать.
— Ответь мне, богоравный Агамемнон: велик ли город Троя? Могуч
ли крепкостенный Илион?
— Могуч.
— Сравним ли он с Микенами твоими?
— Как смеешь ты…
— Я говорю лишь о размере, — поспешно добавил Одиссей.
— Размерами сравним.
— А у Микен есть флот?
— Великий, больше сотни кораблей. — Агамемнон никак не мог
понять, к чему клонит хитроумный сын Лаэрта.
— И у Приама кораблей не меньше, — сказал Одиссей. — Где будет
этот флот, когда мы побережье будем штурмовать? Скажу. Он свалится
нам в тыл, троянцы будут бить нас с берега и с моря.
— Не будут. Флот стоять в порту их должен. Троянцы скоро так
войны не ждут.
— Троянской армией командует сам Гектор?
— Да, Приамид — троянский лавагет.
— Я слышал, он велик как воин.
При этих словах на своем месте встрепенулся молчавший до сих пор
богоравный идиот Пелид, но Диомед придержал его за руку, и Ахиллес
застыл как истукан.
— Велик, — нехотя признал Агамемнон.
— И тонкий тактик он, и грамотный стратег?
— Возможно.
— Тогда почему ж ты полагаешь, что крепкостенный Илион войны не
ждет? Если Гектор хорош хотя бы в треть того, что говорят о нем,
его лазутчики повсюду и знает он о наших планах.
— Пусть знает. Мы сметем его ряды!
Вот такая ситуация. Илион должен быть разрушен, все остальное
побоку. Включая доводы разума.
На Трою! За Родину! За Агамемнона! За ахейскую власть!
Что-то я становлюсь слишком циничным.
Обычно это происходит, когда мне что-то сильно не нравится.
Потом, много позже, когда спровоцированный Одиссеем грандиозный
скандал уже утих, я сидел на берегу, запрокинув голову к звездному
небу, и старался понять, что же именно произошло в шатре
совета.