Жорж-Мишель предусмотрел все. Велел забрать собак —
кто знает, вдруг во время казни они вздумают завыть! — и временно
отвезти их на приобретенную несколько лет назад ферму под Парижем.
Распорядился повесить над многочисленными картинами и тремя
зеркалами серые занавеси — достаточно было одного жеста, чтобы его
парижская резиденция погрузилась в траур. А еще раздал слугам и
дворянам траурные кольца — облачаться в черное он запретил — нечего
портить мрачными нарядами такие прекрасные летние дни! И, конечно,
приказал соорудить над эшафотом небольшой навес, а то вдруг
некстати пролившийся над Парижем летний дождь испортит прекрасный
бархат, которым был обтянут помост?
Этот
помост, вернее — обтянувший его бархат, изрядно беспокоил принца. С
опасностью дождя его высочество справился, а вот цвет вызывал у
него досаду. Конечно, Жорж-Мишель признавал, что на фоне черного
бархата его наряд цвета крамуази будет смотреть эффектно и
величественно, да и крови на нем видно не будет, и все же это
черное пятно во дворе несколько портило вид. Его высочество даже
задумался, а не нанять ли ему десятка два вышивальщиц,
облагодетельствовав тем самым множество парижских семейств, чтобы
они расшили ткань серебряными черепами и золотыми терновыми
венцами. Однако после пары часов раздумий опальный принц все же
отказался от этого шага: модные при дворе черепа казались ему
редкой безвкусицей, а вот терновые венцы были уже
гордыней.
Гордыня
или чувство прекрасного были тому причиной, но свой выход на эшафот
Жорж-Мишель отрепетировал самым тщательным образом, не хуже, чем
когда-то разучивал и репетировал танцы. Не хватало еще нарушить
торжественность последних мгновений жизни сбившимся шагом или
неловкостью, когда он будет опускаться на колени. Коленопреклонение
в любом случае было моментом не самым приятным, так не стоило
портить его еще больше из-за недостаточного изящества и ловкости. А
еще надо было решить важный вопрос — перед кем или перед чем он
будет становиться на колени?
Жорж-Мишель полагал, что принц может опускаться на
колени перед богом, родителями или обожаемой женой, но вставать на
колени перед собственным дворцом было нелепо и попросту глупо.
Жорж-Мишель признавал, что в Италии и даже в Париже есть строения,
ставшие шедеврами архитектурной мысли и потому достойные
коленопреклонения, но отнести к подобным шедеврам собственный
дворец принц не мог. Обычный камень, обычные башенки, обычные
люкарны и обычные своды… Даже новое крыло дворца, выстроенное лет
тридцать назад в соответствии с новейшими веяниями времени, тоже
было обыкновенным. А превращать дворец Релингенов в шедевр
архитектуры времени уже не было.