Всемирная выставка в Петербурге - страница 14

Миша отмер.

— Привет. Я в порядке.

— Ты глядишь как не в себе.

— Понимаешь, — Миша встал. — Ко мне сейчас какой-то тип вязался... Скажем так, очень странный.

Коржов описал незнакомца.

— Наверно, адвокат, — сказала Варя.

— Почему?

— Ну, мне так кажется. Адвокаты — подозрительные личности, преступников отмазывают... Тятя говорил, как завелись они при прошлом государе, так всё зло и началось.

— Может быть и адвокат, — не спорил Миша. — Кстати, знаешь что? Он почему-то считает, мол, мать перед тем, как в больницу попасть, мне какой-то секрет рассказала. Я ему сказал, что это чушь, что я и не был с ней, когда её поранило. А он всё равно за своё... Она тебе случайно ничего не говорила... в смысле... важного?

— Нет, — сказала Варя, отведя взгляд. — Ничего.

— Это точно?

— Ты, что, сумасшедшему веришь?!

— Не верю, конечно. — Коржов сменил тему. — А к маме опять не пускают... Ну хотя бы говорят, она жива...

Венедикт мчал вдоль Невы на автопеде, любовался проносящимся мимо «строгим, стройным видом», ощущал, как развеваются полы его сюртука и, несмотря на не очень удачный разговор с Михаилом, пребывал в необычно приподнятом настроении. И баржи, движущиеся с обеих сторон от возвышающихся над водою путей «метрополитена» слева от него, и расписанные в лубочном стиле паромобили, обгоняющие конку справа, и дамы в белых платьях с кружевными зонтиками, улыбающиеся со второго этажа этой самой конки, и мелькнувшая над ними реклама мужских подтяжек, которая украшала доходный дом с полукруглыми окнами — всё сегодня казалось ему необычно прекрасным.

Может, дело было в таком редком для столицы погожем дне. Может, в том, что Венедикту наконец доверили серьёзное дело, после которого он не только остался в живых и на свободе, но и узнал информацию, обещавшую обернуться переменами самого решительного характера. Эти перемены, как он ощущал, витали в воздухе! Если раньше казалось, что всё бесполезно, что всё навсегда, что бесчеловечную глыбу не сдвинуть никак, никакими усилиями и после Петропавловских событий она стала только крепче, то теперь откуда ни возьмись пришло ощущение, что Левиафан отсчитывает свои последние дни. И хоть слово «конституция» всё так же не звучало ни на площадях, ни в газетах, ни даже под одеялом между влюблёнными, хотя Победоносцев всё ещё держал страну, как Мёртвую царевну, в хрустальном гробу, хотя скорая Выставка готовилась стать триумфом Сергея Первого, а всё же ощущение того, что новый век будет совсем не тем, что прежний, просачивалось между каменными глыбами Петербурга и растекалось по неравнодушным сердцам...