Николай Львович кивнул, не удостоив выскочку ответа. Тот, вместо
того, чтобы понять этот намёк и убираться восвояси, продолжал:
— А ещё передайте, пожалуйста, императору, что с Японией лучше
не ссориться, потому как пропускная способность Великого Сибирского
пути для поступления, в случае чего, военных грузов во
Владивосток...
Тут Витте осёкся, столкнувшись с холодно-презрительным взглядом
министра. Получив этот безмолвный ответ, самонадеянный умник,
наконец, понял, что его непрошеным советам здесь не рады, и
исчез.
«Ох уж эти немцы, — подумал Николай Львович, когда поезд
тронулся, оставляя Витте на перроне. — Всю дорогу русских поучают!
Нет, Бироны, прошло ваше время! Не пустим! Вот наглость... Сам-то
даже не чиновник, а туда же, лезет умничать...».
***
К концу дня в Нижнем Новгороде из поезда вышла та часть
приличной публики, что не покинула его ещё в Москве. Её места
заняли дельцы, купцы, фабриканты, разбогатевшие крестьянские дети,
скотопромышленники, золотодобытчики, дирижабельные магнаты и прочие
неинтересные Николаю Львовичу личности. Между Вяткой и Пермью в
салон-вагоне в одном углу обсуждали торговлю нефтью, в другом —
производство корсетов машинным способом, в третьем — строительство
школы в Никольск-Уссурийском уезде, в четвёртом ещё того хуже —
устройство быта политкаторжан на острове Сахалин и писанину
какого-то литератора на эту тему. После этого Николай Львович
понял, что поговорить ему больше не с кем, и оставшуюся часть
дороги провёл у себя в каюте за чтением «Собора Парижской
Богоматери» Гюго.
До Читы, куда он ехал, оставалось ещё несколько дней ходу.
— Вы — законный царь, — услышал Михаил.
Эти слова донеслись до его ушей не в первый раз. Позавчера,
когда Вера Николаевна заставила его привести паромобиль к рабочей
окраине, а потом под дулом пистолета войти в какую-то квартиру, где
они заночевали вместе, Коржову уже была говорена эта фраза. Тогда
Михаил пропустил ахинею мимо ушей, всю ночь думая, как бы убраться
отсюда утром. На другой день, когда он не был отпущен на работу и
лишен возможности дать весточку даже родным, а потом, вновь под
дулом, наряжен в мундир служащего почт и телеграфов, пристёгнут к
Вере Николаевне наручником и отвезён на какую-то дачу под
Петербургом, то снова услышал невнятную белиберду о как будто бы
царском происхождении. Сегодня его привели в чей-то заброшенный
сенник со сгнившей крышей. Пробивающийся через образовавшиеся в ней
дыры свет скупо падал на лица собравшихся в сарае людей и делал их
ещё более мрачными и подозрительными, чем они в глазах Коржова
были. И тут ему снова сказали: