— Ох, Дунька! — всплеснула руками Варвара. — Ничему-то жизнь
тебя не учит. Чем цепляться за этого старого чёрта, нашла бы давно
молодого, да работящего! Вон, сходи на «Треугольник» — там полно
парней работает хороших, неженатых!
— Да кто ж меня с ребенком-то возьмёт, — вздохнула Дуня. — Я ж
лучше за того держаться буду. У него зарплата как у околоточного —
пятьдесят целковых в месяц! Да одежда. Да на кухне подъедает за
хозяином. Он таким меня бывало угощал! О-о-о!
На лице Дуни справа смешались страдание, покорность судьбе и
мечтательность. А Дуня слева сказала:
— Скоро нашей сестре не придётся с лакеями спать за
конфекточку.
— Ты о чём? — Спросила Варя.
— О царе! — Коммунистка понизила голос. — Вчера мне профсоюзные
девчата рассказали, что не долго спину гнуть нам на буржуев!
— Как так?
— А вот так! Говорят, в Петропавловке выжил один из царевичей!
Его буржуи спрятали затем, что он хотел их наказать всех, а народу
нести землю, правду, страхование и восьмичасовой рабочий день!
Потому его заперли и двадцать лет на цепи продержали в подвале. А
царём Сергея сделали, который про народные страдания не знает и
знать не хочет. Да только тот, другой царь, с цепи вырвался! И
скоро всем нам явится! Вот так-то!
— Дай-то Бог, — сказала Дуня справа. — Ежели придёт царь
справедливый, так, может, он Логгина Дормидонтыча наконец-то
жениться заставит.
Чита оказалась самым захолустным городишкой, какой только видел
Николай Львович за свою жизнь. Паромобиль тут имелся всего один — в
собственности у военного губернатора Забайкальской области. Можно
было бы, конечно, взять его на время для своих нужд, но Николай
Львович решил, что современная машина посреди бурятской степи
привлечет излишнее внимание, пересуды и помешает хранить дело в
тайне. Поэтому он взял возок и лошадь в полицейском управлении и
велел вознице ехать в Акатуй.
Сутки спустя он достиг своей цели. Сжимая в руках фонограф и на
всякий случай имея за поясом револьвер, министр вошёл в самую
тайную, самою тёмную, самую охраняемую подземную камеру Акатуйской
каторжной тюрьмы.


В тусклом свете керосинки он увидел страшного оборванного
старика — совершенно седого, с клочковатой бородою, косматыми
длинными волосами, в ручных и ножных кандалах поверх грязной и
рваной одежды. На шее старика было металлическое кольцо, от
которого шла цепь, прикреплённая другим концом к стене. С одной
стороны от узника была куча соломы, с другой — поганое ведро,
учтиво опорожнённое стражей перед визитом большого начальства. Тем
не менее, запах в камере был самый омерзительный. Николаю Львовичу
показалось, будто он спустился в склеп или в могилу, где гниёт
давно оставивший мир живых покойник. И оттого ещё странее, ещё
удивительней ему было видеть взгляд заключённого — злой,
подозрительный, хитрый и очень живой.