– Яйца твой дар не воспринимает как куски трупов? – улыбнулся
Кирилл.
– Нет. Ты же и сам чувствуешь.
Да. Кирилл чувствовал. Более того, он чувствовал, как в нём
самом просыпается нечто, давно дремавшее в глубине, как и язык
чужого мира, на котором он непринуждённо болтал. Речь становилась
всё более осознанной: Кирилл уже понимал, когда вставляет в
инобытийную речь русские словечки – как понял, что Сэдрик не может
знать слова «вегетарианец».
Ощущение безумия прошло. Появилось ощущение резкой перемены.
Сэдрик пришёл – и перевернул все представления, воспитанные в
Кирилле здесь, в круге благополучия.
«Звать меня отсюда домой неловко и жестоко, – думал Кирилл. – Но
– пора меня отсюда позвать, пора мне уже начать делать то, что я
должен! Пока я ещё не задохнулся во всеобщем обожании, доставив
радость паре десятков друзей и родственников... – и тут чудовищная
мысль отозвалась болью в сердце. – Эта радость Даши, бабушки,
физички, папино крайнее финансовое везение, мамина свежесть и
юность – всё это должно принадлежать целой стране! Моя родня тут
плавает в благополучии, как в сиропе, изнывает от благополучия, все
вокруг тянутся в этот круг благополучия, слизывают это сладкое,
получают плюшки, не прилагая усилий, как и я сам... А что же
происходит там?»
Кирилл даже мысленно ещё не посмел назвать это «там» словом
«дома».
Сэдрик ел, пользуясь вилкой, без тени голодной жадности, с
каким-то даже намёком на изысканность. Это было совсем уж
инопланетно и странным образом не вязалось с его внешностью. Кирилл
поймал себя на мысли, что совсем не ждал от него изысканных манер –
вроде бы, для человека, который только что выглядел, как бомж, было
бы естественнее залезть единственной пятернёй в тарелку.
– А ты аристократ, Сэдрик? – спросил Кирилл, чувствуя себя
довольно глупо. Ну, а почему бы королю в изгнании и не задать
подданному такой вопрос?
– Нет, государь, – отозвался Сэдрик, и Кириллу померещилось
забавное самодовольство в его тоне. – Я – урождённый плебей.
Сирота, как и ты, круглый, только ты и мать и отца потерял в тот
день, когда родился, а моя родная мать пожила ещё полгода... И мне
бы тоже помереть с ней вместе, но проклятая кровь – она заставляет
когтями за жизнь держаться, даже несмышлёную мелюзгу.
– Тебя воспитывали чужие люди? – спросил Кирилл сочувственно,
договорив про себя: «Как меня?»