— Не понимаю, — фыркнула Нацуки, — ты всю жизнь такой странный,
что ли? Как вообще можно ужасы смотреть? Юри тоже жить без них не
может…
— Суть не в этом, — продолжал я, игнорируя ее вопросы — мне вот
пауки не очень, и они правда волосатые и неприятные. Поэтому я бы
никогда не смог жить в Австралии. Представь, приходишь ты утром
почистить зубы, открываешь шкафчик с зубной пастой, а на тебя
оттуда птицеед прыгает. Прямо в морду. И ничего не поделаешь, он
там поселился уже. Причем, может, даже раньше тебя.
— Кошмар какой, — Нацуки закусила губу, — и как там люди выжили
вообще?
— Да норм, — пожал я плечами, — они привыкли, не обращают
внимания. То есть, там каждый знает, что надо одежду вытряхивать,
садовую мебель просматривать время от времени… словом, быть начеку.
Я вот к чему веду. Есть люди, абсолютно замечательные во всех
отношениях. Добрые, умные, внимательные, понимающие. Может, они
круто готовят, поют или пишут рассказы. И вдруг ты об одном таком
человеке, твоей подруге, или, может быть, сестре узнаешь, что она
разводит пауков. В большом террариуме. Может, даже мышей им
покупает в зоомагазине. И что с того? Если она не использует этих
пауков во зло, например, яд у них сцеживает, чтоб кого-нибудь
травануть, разве это вредит? Пусть гладит этих тварей по спинкам
сколько влезет, от этого доброта, внимание и хороший голос никуда
не деваются.
Нацуки молчала. На самом деле я не был уверен, что прям
досконально въехал в смысл произведения, но почему бы не помахать
бритвой Оккама и не взять то, что лежит на поверхности?
— Мой тебе совет, — сказал я, возвращая розовую бумажку, —
затуси с Эми. Тебя никто не заставляет заводить тарантула. Но ей
будет приятно. И рассказывать никому ничего тоже не стоит. Вспомни,
как ты обозлилась, когда Моника позавчера всем хотела твои стихи
показать.
— Ой, не занудствуй, Гару, сразу на старика становишься похож, —
отмахнулась Нацуки, — все, я пошла!
Удаляясь, она ворчала что-то в духе “понаберут душнил, а потом в
клубе и поговорить, кроме Саёри, не с кем”. К несчастью, беседу с
Саёри пришлось отложить. Сейчас та направлялась ко мне.
— Садись, — похлопал я по сиденью.
Подруга так и поступила, но извлекать свое стихотворение не
торопилась. Вместо этого она уставилась на меня. Пристально
смотрела, как будто на диковинку в музее. Или заформалиненного
уродца в Кунсткамере, хех.