Алёша отвёл
глаза, усилием воли подавил чуть было не вспыхнувший гнев.
- Да, -
признался он. – Я опасаюсь мести Юрия, это правда. Не зря опасаюсь, между
прочим, и не я один. Треть, считай, знатных бояр ростовских с семьями в Киев
собираются уезжать. Да что там собираются – уже поехали!
- Куда все –
туда и ты? – чуть заметно усмехнулся Илья.
- Нет! –
рявкнул Алёша. – Так совпало! Я виноват, что честно Константину служил? Или что
Юрий помнит, как я его обстрелял из лука, как ему служить не стал и что я
Ратибора убил, его лучшего храбра и воеводу?
- Думаешь,
помнит?
- Не думаю,
знаю! Верные люди доложили уже.
- Да ты не
горячись, - примирительно сказал Илья. – Я же тебя не обвиняю ни в чём.
Считаешь, что так лучше – делай. Только, повторяю, себе не ври. Очень это
вредно, поверь.
- Не буду, -
вздохнул Алёша. – Прости, дядя Илья, если что. Благословляешь, значит?
-
Благословляю, - Илья перекрестил Алёшу. – Езжай с Богом.
- Может и ты с
нами?
- Нет, уволь.
Стар я уже князей и города менять. Да и Киев… - Илья замолчал.
- Что – Киев?
- Это уже
другой Киев, - сказал Илья. – Моего Киева нет и никогда не будет. Кончился.
- Странно как-то.
- Что ж
странного? Когда-нибудь поймёшь. Города меняются и те, что мы любим
по-настоящему, остаются только в нашей памяти.
Мысли снова прыгнули
вслед за памятью. Теперь уже в Киев, на два года назад. По Днепру катилась
бурная весна шесть тысяч семьсот двадцать восьмого года от сотворения мира…
[1] Плоский
кирпич
По Днепру
катилась бурная весна шесть тысяч семьсот двадцать восьмого года от сотворения
мира. Она же одна тысяча двести двадцать первого от Рождества Христова.
Ах, весна в
Киеве! Когда над Днепром начинают цвести вишнёвые и яблочные сады, даже у
стариков и старух распрямляются спины и легче шагают ноги. А уж о тех, кто
помоложе, и речи нет.
Двадцатипятилетний
Алёша, полный удали и молодой силы, только что вернулся вместе с княжьим
посольством из Новгорода, на столе которого в ту пору сидел сын Мстислава
Старого – Всеволод.
Посольство
вышло ни так, ни сяк.
Новгородцы
были недовольны Всеволодом, но явно бузить ленились, а потому и дружинному
отряду делать было особо нечего. В новгородских корчмах – тех, что почище –
посидели, мёду-квасу попили, ухи похлебали; пару раз с местными ушкуйниками
девок не поделили (до крови, но без смертоубийства) и отправились восвояси.