Я выключил фонарик и застыл, обдумывая.
«Ой, ма-а... ‒ мысленно простонал, прикидывая размер проблемы, ‒
операция Комитета, да на дно сортира... Ох, кто-то огребёт по самое
не балуй. Кто?»
Перед глазами встала Кузя, старательно выковыривающая ломкий
белёсый жирок из банки. Угу, «я лучок зажарю»... И у костра в
последние полчаса я что-то её не припомню.
‒ Дура! ‒ в сердцах выкрикнул я в небо, торопливо сдирая с себя
куртку.
Стянул майку ‒ а больше нечем, всунулся обратно в куртку и, тихо
матерясь, принялся протирать доску.
‒ Дура, вот дура... ‒ бормотал в отчаянье, ‒ какой, на хер,
институт... Селёдкой из бочки торговать будешь...
Вдруг меня залило неярким синим светом. Я дёрнулся,
оборачиваясь, и прищурился, пытаясь разглядеть силуэт за фонариком.
Раздался лёгкий щелчок, и резко потемнело.
‒ Тоже догадался посмотреть? ‒ раздался негромкий голос
Алексеича.
Мысли мои заметались в поисках достойного выхода. Как назло, не
нашлось ни одной спасительной идеи.
‒ А вы тихо ходите, ‒ попытался я подольститься к военруку.
Тот присел рядом на корточки, провёл пальцем по доске, потом
понюхал. Встал и посмотрел в сторону лагеря.
‒ Дурочка, ‒ тяжело выдохнул в темноту. ‒ Или ты тоже в
деле?
Я вяло завозюкал майкой по доске. Время выгадал, но стоящих
мыслей так не появилось.
‒ Я вроде как за всех в ответе... ‒ ответил уклончиво.
Алексеич чуть помолчал, что-то обдумывая, потом буркнул:
‒ О землю потри.
‒ Что? ‒ не понял я.
‒ Доски, говорю, о землю потри, ‒ он раздражённо повысил голос,
‒ и подальше, в стороне.
‒ А-а-а... ‒ протянул я, потрясённо глядя в удаляющуюся
спину.
Замер, прислушиваясь: несмотря на лес и темень, наш пузатый
военрук уходил бесшумно.
Я повертел в руках майку ‒ она превратилась в холодную жирную
тряпку. Засунул в карман, намереваясь незаметно спалить в костре,
схватил доски. Со стороны лагеря послышался звук отъезжающего
уазика, и я почти наугад заспешил вглубь леса ‒ видение осатаневшей
от неудачи Чернобурки меня откровенно пугало.
«Хоть бы она с Арленом в больницу уехала!» ‒ взмолился я всем
богам сразу.
Метров через пятьдесят мой фонарик нашарил выворотень. Я
бросился к нему как к родному и принялся с силой тереть доски о
грунт и корни. Потом опять прошёлся по ним майкой и поволок сквозь
предательски хрустящий подлесок обратно.