— Просто ты любишь, когда парни на тебя пялятся, Елизарова. Мы все это любим.
Раньше, лет до шестнадцати, когда я ловила на себе взгляд одноклассника, начинала представлять, как мы будем гулять по вечерам в парке, держаться за ручки и сидеть в кафе по выходным. За пять секунд успевала нафантазировать себе нашу жизнь вплоть до выпускного, а будь у меня больше времени, успела бы и до самой свадьбы.
К двадцати до меня дошло, что большинство из них просто хотят засунуть кому-нибудь в рот свой язык и похвастаться этим в компании. Нам этого тоже хотелось — причем скорее похвастаться, чем засунуть.
И чем длиннее очередь из парней к тебе тянулась, тем проще жилось. Такие дела.
А про хорошие оценки и баллы для факультета пусть рассказывают дурочкам с первого курса, они охотно верят. Я тоже такой была.
Один второкурсник вылил на башку другому стакан сока.
Пока струйки стекали по ушам бедняги, наш факультет лишился десяти баллов силами раздраженной Разумовской, нашего декана.
Я заметила, что все реакции Юстины на происшествия в Виридаре можно разделить на три категории. Первая — раздражение, когда студенты поцапались и покрылись прыщами. Досадная неприятность, не заслуживающая внимания преподавателей, но пройти мимо тоже нельзя.
Вторая — злость, такую реакцию могли увидеть студенты, взорвавшие аудиторию или шлявшиеся после отбоя. Тут Юстина сжимала губы в нить, с удовольствием принимала участие в раздаче штрафов и считала своей обязанностью влепить наказание.
Третью реакцию — ярость — видел на своем студенческом веку далеко не каждый. Я вот ни разу не попадалась, но Челси говорила, что в такие моменты лучше оказаться где-нибудь на Чукотке шестидесятых годов, иначе Юстина тебя найдет и убьет, а перед этим отчислит.
— У меня нет пар до обеда, — бурно радовался Погодин, размахивая листком с новым расписанием. — Это же куча свободного времени.
— Это потому что ты тупой, — тут же осадила его Челси, — и тебя взяли только на четыре предмета, один из которых инквография, — она скривилась так, будто инквографию, науку об инквизах, изучали только самые безнадежные. И сама Челси.
Чернорецкий, сидевший рядом, оторвался от своей миски, чтобы что-то возразить, но потом завидел Исаева в дверях и решил, что Погодин сам может за себя постоять.